Фараон

– Несколько раз в день, – ответил Тутмос, – он совершает торжественные богослужения в самой укромной части храма и велит своим жрецам наблюдать, не поднимают ли его боги на воздух во время молитвы.

Рамсес расхохотался.

– И это происходит здесь, в Бубасте, у всех на глазах, а я ничего не знаю. В цирке я видел халдейского фокусника, который поднимался на воздух.

– И я видел, – заметил Тутмос, – но то был фокус, а Мефрес действительно хочет воспарить над землей на крыльях своего благочестия.

– Неслыханное шутовство! – сказал царевич. – А что говорят по этому поводу другие жрецы?

– В наших священных папирусах есть указания, что в былые времена у нас бывали пророки, обладавшие способностью подниматься на воздух. Поэтому попытки Мефреса не удивляют жрецов. А так как в Египте, как тебе известно, подчиненные верят в то, что угодно начальству, то некоторые святые мужи утверждают, будто Мефрес действительно чуть-чуть поднимается над землею, когда молится.

– Ха-ха-ха! И этой великой тайной развлекается весь двор, а мы, как мужики или землекопы, даже не догадываемся о чудесах, которые совершаются перед нами. Как жалок удел египетского царевича! – смеялся Рамсес.

После вторичной просьбы Тутмоса, успокоившись, он отдал распоряжение перевести Сарру с ребенком из людской в павильон, где первые дни жила Кама.

Прислуга наследника с восторгом встретила это распоряжение своего господина; все прислужницы, рабы и даже писцы провожали Сарру до нового ее жилища с музыкой и кликами радости.

Финикиянка, услышав шум, спросила, что случилось. Когда ей рассказали, что Сарре возвращена милость наследника и что из дома рабынь она снова переехала во дворец, жрица пришла в бешенство и велела позвать к себе Рамсеса.

Он явился.

– Так вот ты как поступаешь со мной! – воскликнула Кама, совершенно не владея собой. – Как же так! Ты обещал мне, что я буду первой женщиной в твоем дворце, но не успела луна обежать и половины неба, как ты изменил своему слову, – может быть, ты думаешь, что Ашторет мстит только жрицам и щадит сыновей фараона?

– Скажи своей Ашторет, – спокойно ответил Рамсес, – чтобы она никогда не угрожала царским сыновьям, не то она также попадет в дом для челяди.

– Я понимаю! – кричала Кама. – Ты отправишь меня в людскую, а может быть, даже в тюрьму, а сам будешь проводить ночи у своей еврейки. Вот как платишь ты мне за то, что я ради тебя отреклась от богов и несу на себе их проклятье… за то, что я не имею ни минуты покоя, что я сгубила свою молодость, жизнь и даже душу!..

Царевич сознавал, что Кама многим пожертвовала ради него. В нем проснулось раскаяние.

– У Сарры я не был и не пойду к ней, – ответил он. – Напрасно ты возмущаешься. Несчастную женщину устроили поудобнее, чтобы она могла спокойно выкормить своего ребенка.

Финикиянка вся затряслась и подняла кверху сжатые кулаки, волосы у нее встали дыбом, а в глазах вспыхнул огонь ненависти.

– Вот как ты отвечаешь мне?… Еврейка несчастна, потому что ты прогнал ее из дворца, а я должна быть довольна, хотя боги изгнали меня из своего святилища. А моя душа… душа жрицы, утопающей в слезах и полной страха, разве не значит для тебя больше, чем это еврейское отродье, этот ребенок! Нет такой беды, которую я не призывала бы на его голову.

– Замолчи! – крикнул Рамсес.

Она отпрянула в испуге.

– И я даже не могу пожаловаться на свое горе!.. А если ты так заботишься о своем ребенке, то зачем же ты похитил меня из храма, зачем обещал, что я буду твоей первой женщиной?… Берегись же, – снова закричала она, – чтобы Египет, узнав о моей судьбе, не назвал тебя вероломным!

Наследник качал головой и усмехался. Наконец он сел и сказал:

– Действительно, мой учитель был прав, когда предостерегал меня от женщин. Вы словно спелый персик перед глазами человека, у которого высох язык от жажды. Но только с виду… Ибо горе глупцу, который раскусит этот красивый плод: вместо освежающей сладости он найдет внутри гнездо ос, которые изранят ему не только рот, но и сердце.

– Еще упреки!.. Даже от этого не можешь избавить меня!.. И я пожертвовала для тебя достоинством жрицы и своим целомудрием!

Наследник продолжал насмешливо качать головой.

– Я никогда не думал, – сказал он наконец, – что оправдается сказка, которую перед сном рассказывают крестьяне. Но сейчас убеждаюсь, что в ней все правда. Послушай-ка ее, Кама, и, может быть, ты опомнишься и не захочешь окончательно потерять мое расположение.

– Стану я слушать еще какие-то сказки. Я уже одну слыхала от тебя… и вот что из этого вышло…

– Но эта несомненно пойдет тебе на пользу, если ты только захочешь ее понять.

– А будет в ней что-нибудь о еврейских детях?