Фараон

Он шел опьяненный, исполненный странных желаний. Ему было тесно среди деревьев, хотелось поскорее взобраться на вершину этой башни и, глубоко вздохнув, охватить взором беспредельный простор. Но, вспомнив, что сейчас месяц месоре и что со времени маневров в пустыне прошел уже год, он почувствовал желание вновь побывать там. С какой радостью вскочил бы он в свою легкую колесницу, запряженную парой лошадей, и умчался бы куда-то вперед, где не так душно и деревья не заслоняют горизонта!..

Он очутился у подножия храма и поднялся на террасу. Было тихо и пусто, будто все вымерло. Лишь где-то вдали журчали струи фонтана. Он сбросил на ступеньки свой бурнус и меч, еще раз посмотрел на сад, как бы прощаясь с луной, и вошел в храм. Над ним возвышались еще три яруса.

Бронзовые двери были открыты, по обеим сторонам входа стояли крылатые фигуры быков с человечьими головами, лица их выражали гордое спокойствие.

«Это ассирийские цари», – подумал Рамсес, глядя на их бороды, заплетенные в мелкие косички.

Внутренность храма была темна, как в самую темную ночь. Этот мрак подчеркивали белые полосы лунного света, падавшие сквозь узкие окна.

В глубине перед статуей богини Ашторет горели два светильника. Благодаря какому-то странному освещению сверху вся статуя была прекрасно видна. Рамсес смотрел на нее. Это была исполинских размеров женщина с крыльями страуса. С плеч ее спускалась длинная, в складках одежда, на голове была остроконечная шапочка, в правой руке она держала пару голубей. Ее красивое лицо и опущенные глаза выражали такую нежность и невинность, что Рамсес поразился. Ведь это была покровительница мести и самого разнузданного разврата.

Финикия открыла ему еще одну из своих тайн.

«Странный народ, – подумал он, – их кровожадные боги не пожирают людей, а их разврату покровительствуют девственные жрицы и богиня с детским лицом».

Вдруг он почувствовал, как по ногам его быстро скользнуло что-то, точно змея. Рамсес отпрянул и остановился в полосе лунного света. И почти в то же мгновение услышал шепот:

– Рамсес! Рамсес!

Нельзя было различить, мужской ли это голос или женский и откуда он исходит.

– Рамсес! Рамсес! – послышался шепот как будто с полу.

Царевич ступил на неосвещенное место и, прислушиваясь, наклонился. Вдруг как будто две нежные руки легли на его голову.

Он вскочил, чтобы схватить их, но никого не было.

– Рамсес! Рамсес! – донесся шепот сверху.

Он поднял голову и почувствовал на губах цветок лотоса, а когда протянул к нему руку, кто-то коснулся его плеча.

– Рамсес! Рамсес! – послышалось теперь со стороны алтаря.

Царевич повернулся и остолбенел: в полосе света, в нескольких шагах от него, стоял прекрасный юноша, как две капли воды похожий на него. То же лицо, глаза, юношеский пушок на губе и щеках, та же осанка, движения, одежда…

Рамсесу показалось, что он стоит перед огромным зеркалом, какого не было даже у фараона, но вскоре он убедился, что его двойник – не отражение, а живой человек. В то же мгновение он почувствовал поцелуй на шее. Он быстро повернулся, но уже никого не было, двойник исчез.

– Кто здесь? Я хочу знать! – воскликнул Рамсес в гневе.

– Это я – Кама… – ответил нежный голос.

И в полосе лунного света показалась нагая женщина с золотой повязкой вокруг бедер.

Рамсес подбежал к ней и схватил ее за руку.

– Ты – Кама?… Нет, ты ведь… Это тебя присылал когда-то ко мне Дагон? Только тогда ты называла себя Лаской.

– Я и есть Ласка, – ответила она наивно.

– Это ты прикасалась ко мне руками?

– Я.

– Каким образом?

– Вот так, – ответила она, закидывая ему руки на шею и целуя его.

Рамсес схватил ее в объятия, но она вырвалась с силой, какой трудно было ожидать от такой маленькой женщины.

– Так ты – жрица Кама? Так это тебя воспевал сегодня этот грек? – спросил царевич, страстно сжимая ее руки. – Кто он?

Кама презрительно пожала плечами.

– Он служит при храме, – сказала она.

У Рамсеса горели глаза, вздрагивали ноздри, в голове шумело. Несколько месяцев назад эта женщина не произвела на него никакого впечатления, а сейчас он готов был на любое безумство.

Он завидовал греку и в то же время чувствовал нестерпимую грусть при мысли, что если бы она стала его возлюбленной, то должна была бы умереть.

– Как ты прекрасна, – сказал он. – Где ты живешь?… Ах да, знаю – в том павильоне… Можно ли к тебе прийти?… Если ты принимаешь у себя певцов, то должна принять и меня. Правда ли, что ты жрица, охраняющая священный огонь?

– Да.

– И ваши законы так жестоки, что не разрешают тебе любить? Это ведь только угроза… Для меня ты сделаешь исключение.

– Меня бы прокляла вся Финикия, и боги отомстили бы, – ответила она, смеясь.

Рамсес снова привлек ее к себе, но она опять вырвалась.

– Берегись, царевич, – сказала она вызывающе. – Финикия могущественна, ее боги…

– Какое мне дело до богов твоих или Финикии? Если хоть один волос упадет с твоей головы, я растопчу Финикию, как злую гадину.

– Кама! Кама! – послышался голос со стороны статуи.

Она испугалась.

– Вот видишь, меня зовут… Может быть, даже слышали твои кощунственные слова.

– Лишь бы они не услышали моего гнева!..