Фантомный бес

— Ну, я-то здесь при чем? А вот Белый, словно соревнуясь с Брюсовым, этого мотива тоже коснулся. Он нам бормотал такие строки… Дайте вспомнить… Ну, допустим, так: там взрывы, полные игры, таят неведомые вихри… трам-там огромные миры в атомных силах не утихли… Представляете? Не утихли. Да и не хотят утихать.

— Мой бог, какая у вас память! — Уэллс смотрел на девушку почти с восхищением. — И какой английский. Мне тут делать нечего.

— Да, там, в глубине, целые миры. Представляете? Масса атома ничтожно мала, это понятно, но если ее помножить на квадрат скорости света, то… Подумайте, сколько там энергии? А если ее освободить… Вытащить… О!

— Освободить, да… Святый Боже, откуда вы это знаете?

— Формула Эйнштейна.

— Вы слыхали про Эйнштейна? — От изумления Уэллс перешел на свистящий шепот.

— Ну да. У нас пару раз выступал московский профессор Умов, физик. Как он зажигательно рассказывал о новейшей науке! Он и сам поразительный — вдохновенное лицо и ореол летящих волос. Девчонки сплошь в него влюбились.

— Физик? В Институте благородных девиц? Диковинная страна.

— К нам много интересных людей заглядывали. Даже Шаляпин однажды пел.

— Послушайте, Эйнштейн — это молодой парень. Ему лет тридцать. И вы уже о нем… Конечно, он гений, но…

— Ну, тридцать — это не мало. Это уже солидно.

— Почти старик, да? — Уэллс усмехнулся. — Впрочем, для вас, для вашей юности… А что же тогда обо мне говорить?

— Ну, мужчина в любом возрасте интересен. А что касается взрывов, то Белый так и сказал — атомная бомба. Сказал и вместе со стулом подпрыгнул! Ежели кому-то удастся ее сделать и взорвать — то сразу море погибших… Море огня и крови…

— Бомба? Атомная? — Уэллс нахмурился. — Море огня? Вы рассказываете ужасные вещи.

— А вы напишите про это роман, и ваши страхи испарятся.

— Роман?

— Англичане ведь сильны в технике. Какой-нибудь англичанин, талантливый малый, открывает путь к океану этой энергии. Что из этого получится?

— Трудно сказать. Когда Роджер Бэкон в тринадцатом веке взорвал свою первую горстку пороха, можно было думать, что люди немедленно используют эту взрывную силу для приведения в действие машин. Но это им в голову не пришло. А вот пушки пришли. Знаете, как выглядели первые пушки?

— Нет. Не доводилось видеть.

— Это были такие стянутые обручами деревянные трубы.

— Неужели? Но выглядит мило. Как-то по-деревенски.

— Именно. Но скоро научились отливать из металла.

— Итак, война?

— Скорее всего. Да еще какая! Вся Европа может заполыхать.

— Бр-р! — Мария поежилась. — Надеюсь, моя родина этого избежит.

— Каким образом? — поинтересовался Уэллс.

— Граф Толстой, — сказала Мария. — После его проповеди русские не захотят воевать. Напротив, всех других будут призывать к миру.

— Мысль трогательная. — Уэллс задумался. — Какая-то своя правда в ней есть.

— Я почти уверена в этом.

— Русская нравственная проповедь и отказ от войн. Почему бы нет? Вы удивительное создание, Мария. Сколько же там у вас писателей, сколько поэтов! И каких! О, мой бог!

— О, если бы вы видели и слышали Александра Блока!

— Я понял. Придется собираться в Петербург.

«Милый дядечка, — подумала после беседы Маша Закревская. — Знаменитый, а как просто держится. С ним легко. Не так уж плохо иметь такого мужа. Яркая жизнь. Шумная. Литераторы, журналисты, умные споры… А в те дни, когда это утомит, — затворническая. Загородный дом. Тихие беседы за ужином. А возраст? Не так уж он и стар. Впрочем, он наверняка женат…»

Она живо припомнила вечерний чай в саду их поместья под Черниговом. Ей было тогда лет двенадцать. У взрослых зашел разговор о генерале Мещерском, жившем в соседнем имении. Когда-то в молодости он отличился в сражениях под Шипкой и Плевной, потом жил в деревне, овдовел. И вдруг прошел слух, что он обвенчался с восемнадцатилетней девицей. Это стало предметом пересудов у окрестных жителей. Соседи, собравшиеся за самоваром у Закревских, почти единодушно осуждали престарелого генерала, которому всего-то было слегка за пятьдесят. Вспоминали картину художника Пукирева «Неравный брак», на которой высушенный, нарумяненный старец во фраке и при орденах стоит перед священником вместе с юной и грустной девушкой. Язвительных и даже гневных слов было сказано немало. Но итог разговору неожиданно подвела тетка Варвара, всегда отличавшаяся резкостью и жесткостью суждений. «Бросьте этот слюнтявый сироп, — сказала она. — Старый, старый! У знаменитых мужчин возраста не бывает».