Фантомный бес

… Если наши этические и эстетические требования к идеалу изменились, то это имеет под собой органические обоснования. Из психологических характерных черт культуры две представляются мне наиважнейшими: усиление интеллекта, который начинает подчинять себе жизнь влечений, и перемещение склонности к агрессии вовнутрь осознающей себя личности со всеми вытекающими отсюда преимуществами и опасностями. Психические установки, на которые настраивает нас культурно-исторический процесс, вступают в самое кричащее противоречие с войной, и уже поэтому мы должны ненавидеть войну, мы просто не можем ее больше выносить, и в данном случае это уже не только интеллектуальное или эмоциональное отталкивание, у нас, пацифистов, война вызывает физическое отвращение, своего рода идиосинкразию в самой крайней форме. И в то же время кажется, что эстетическое безобразие войны подталкивает нас к ненависти почти в такой же степени, как и ее ужасы.

Как долго еще придется нам ждать, пока и другие также станут пацифистами? Этого нельзя предсказать, но, возможно, это не такая уж утопическая надежда… Под влиянием культуры и оправданного страха перед последствиями будущей войны, возможно, еще в обозримое время будет положен конец войнам. На каких путях или окольных дорогах это произойдет, мы не можем пока предвидеть. И все же осмеливаюсь утверждать: все, что способствует культурному развитию, работает также и против войны.

Я сердечно приветствую вас и прошу прощения, если мои соображения разочаровали вас. Ваш Зигмунд Фрейд».

Пораженный этим письмом, изумленный глубиной идей, ранее ему мало знакомых, Эйнштейн впал в оцепенение на несколько дней. Ну да, человек изначально противоречив и смешан из огня и льда. Уничтожить войну можно, только уничтожив человека с его исходной агрессивностью. Исправить его в этом смысле — это как попытка отрезать у магнита северный полюс, оставив только южный. Переделать человека, как о том мечтают утописты, можно только отказавшись от облика человека исторического. Это значит все равно его уничтожить, только другим способом. Ибо получится существо, не имеющее ничего общего с тем человеком, которого мы знаем и имеем несчастье до некоторой степени любить. Так что же делать? Неужто плюнуть и сложить руки? Нет, такое решение было ему не по нутру. Поразмышляв еще денек, он сел за ответ:

«Дорогой профессор Фрейд! Я восхищен тем, что стремление к истине победило в Вас все прочие стремления. Вы с неопровержимой ясностью показали, как тесно инстинкты борьбы и разрушения связаны в человеческой психике с инстинктами любви и жизни. В то же время за безжалостной логикой Ваших умозаключений просматривается неутолимая страсть к вершине этой логики — к освобождению человечества от войны. Эту цель декларировали все без исключения духовные и моральные лидеры, которых признавали и чтили за пределами их стран и их эпох. Я убежден, что великие люди — те, чьи достижения, пусть и в узкой области, ставят их выше собратьев, — в колоссальной степени вдохновляются теми же идеалами. Такое ощущение, что в этой сфере, от которой зависят судьбы народов, практически безраздельно царят насилие и безответственность…

Политических лидеров и правительства ныне нельзя считать представителями лучших слоев общества — ни с моральной, ни с интеллектуальной точки зрения. В наши дни интеллектуальная элита не в состоянии непосредственно влиять на судьбы стран… Ах, как сегодня нужны самостоятельно думающие, бесстрашные, стремящиеся к истине люди. Не кажется ли Вам, что многое можно изменить, если создать независимую ассоциацию подобных людей? Людей, чьи труды и достижения на данный момент гарантируют и весомость их мнений, и чистоту намерений. Разве не стоит предпринять усилия в этом направлении?

Если удастся создать уважаемую интеллектуальную ассоциацию, она, несомненно, должна будет стараться мобилизовать и религиозные организации на борьбу против войны… Я уверен, что ассоциация из людей, высоко ценимых каждый в своей области, вполне способна оказать важнейшую моральную поддержку членам Лиги Наций…

Я предпочел изложить эти соображения Вам, и только Вам, поскольку Вы менее всех на свете подвержены пустым желаниям и поскольку ваше критическое суждение подкреплено самым серьезным чувством ответственности.

Что касается самой ассоциации, то ее можно считать и, соответственно, назвать Открытым заговором».

«Открытый заговор»? — отозвался Фрейд. — Великолепное название!»

«Этим названием, как, впрочем, и самой идеей, — отвечал Эйнштейн, — я обязан своему ученику и другу Лео Силарду. Он не просто умен, он к тому же изобретателен, честен и смел. Это будет самый достойный участник нашего «заговора».

Олигархи против Рузвельта

— Мне трудно, но я должен взять всю гору этих проблем на себя, — сказал Рузвельт.

— Я тебя понимаю, — сказала его жена Элеонора. — И я тебя поддержу.

— В этом я не сомневался, — улыбнулся, почти неподвижно сидя в кресле, только что избранный президент.