Фантомный бес

Адольф Гитлер мечтал стать художником нормальным. Но жизнь все время мешала. Проблема собирания земель в частности. То Австрию нужно присоединить, то Судеты, то землю на востоке, незаконно занятую поляками. То запретить джаз, музыку дикарей, а также объявить войну дегенеративному искусству. Жуткую эту мазню из всех музеев и подвалов выволокли на свет божий, на специальную выставку, чтобы продемонстрировать убожество этих холстов, а затем упрятать их навсегда. То, что среди художников-дегенератов оказалось множество евреев, вождя нацистов не удивило. Лишь подтвердило верность его расовых установок. Впрочем, когда после аншлюса новые австрийские начальники доложили фюреру, что они собираются выкинуть из Альбертины, национальной галереи в Вене, все работы еврея Климта, Гитлер посмотрел на них строго и сказал: «Не трогать!»

А год спустя, в августе 1939 года, сразу после подписания советско-германского договора и за неделю до вторжения вермахта в Польшу, лидер нацистов в беседе с британским послом Невиллом Хендерсоном скажет: «На самом деле я самый мирный и благожелательный человек. Ведь я художник, а не политик. Когда польский вопрос будет решен, я хотел бы закончить свою жизнь как художник».

Русская девица и английский писатель

Начало осени 1911 года. В Лондоне мелкий дождь, ручейки воды бегут по краям улиц, толстые капли стекают по оконным стеклам. Однако погода не помешала устроить прием в Доме русского посла графа Александра Константиновича Бенкендорфа. Граф любил эти веселые, шумные встречи и устраивал их с размахом. Гостей собиралось немало – политики, дипломаты, журналисты, литераторы, артисты, светские бездельники. Герберт Уэллс, знаменитый писатель-фантаст, затворником не был и, когда его приглашали, приходил с удовольствием. Вот он не торопясь протискивается сквозь заполнившую гостиную толпу. На него с любопытством взглянула молодая женщина, скорее даже юная девица. В ее спокойных, широко расставленных глазах, в самой их глубине сквозил ум, приправленный едва уловимой иронией. Уэллс вздрогнул.

– Кто это? – спросил писатель почти шепотом.

Но стоящий в двух шагах молодой человек услышал.

– Да это сестрица моя Мария, – сказал он, приветливо улыбнувшись.

– Вот как? – повернулся к нему Уэллс.

– Позвольте представиться, Платон Закревский, надворный советник, атташе посольства.

– Герберт Уэллс, – писатель протянул руку.

– Ну, кто вас не знает, – Закревский подал свою.

– Она тоже сотрудница посольства? Такая юная?

– Нет, что вы. Она приехала ко мне в гости, чтобы подтянуть свой английский.

– Прекрасная цель. Готов ей помочь. В английском, мне думается, я разбираюсь.

– Хотите, я вас представлю?

– Да, именно это желание я собирался вам внушить.

– Отлично. – Закревский улыбнулся еще шире. – Буду рад. Любите беседовать с русскими?

– Люблю, – сказал писатель. – У русских необычный строй мысли. Меня он всегда поражал.

– Маша, Маша, – громко окликнул Закревский, – иди-ка сюда. – Мура, ты что, не слышишь? Мы в семье часто зовем ее Мурой, – он вновь повернулся к писателю.

Спустя минут пять писатель и Мария нашли относительно тихий уголок и присели возле маленького круглого стола. Проходящий мимо официант на секунду застыл перед ними с подносом. Они взяли по бокалу вина и продолжили беседу.

– Откуда у вас такой английский? – спросил Уэллс.

– От няни, – Мура улыбнулась. – Она была англичанка. И первые слова я услышала от нее. А маме все было некогда.

– Любопытная история.

– Ничего особенного. В дворянских семьях в России это принято – дети сначала говорят на французском или английском, и только потом осваивают русский.

– Какой же язык для вас родной?

– Вопрос этот напрашивается, согласна. Но ответ прост – оба.

– Что ж, по-своему, неплохо. По меньшей мере для кругозора. К тому же Россия хочет считать себя Европой. Владение языками – правильное стремление.

– Я тоже так думаю, – сказала Мура.

– А сюда вы приехали за…

– Окунуться в живую среду. Там, на родине, мой английский был немного искусственным. Здесь я это чувствую. И, как могу, поправляю.

– Похвально, – сказал Уэллс. – И это можно понять. А в Петербурге чем вы занимались?

– Обыкновенное дело, училась. Но там было чем заняться и за пределами Института благородных девиц.

– Например? – Уэллс пытливо глянул на девушку.

– Самое яркое впечатление – это, конечно, общение с поэтами. В Петербурге прорва отличных поэтов. Все талантливы, но каждый по-своему. Это похоже на вторжение с небес. Но не как у вас в романе, где марсиане… Более мирно…

– Вы читали «Войну миров»?

– Ну да. Разумеется.

– Удивительно.

– У нас многие читали. Мои подружки точно.

– Впрочем, я знаю, русские настолько добры, что порой находят время заглянуть в мои скромные сочинения. Года два назад в России даже издали целое собрание моих трудов.

– Вероятно, эти томики к нам и попали

– Вполне вероятно. Но вернемся к вашим поэтам. Я понял, что они не похожи на агрессивных марсиан.

– Во всяком случае, огромные треножники и смертоносные лучи для завоевания Питера им не понадобились.