Фантом памяти

Да еще эти мысли, будоражащие мое воображение... Мысли о женщине, живущей во Франкфурте. Муся рассказала мне о ней все, что знала. Зовут Вероникой, тридцать два года, волосы темно-русые, глаза серые, фигура точь-в-точь как мне всегда нравилось. Замужем, детей нет. Ее телефон дал мне тот самый Маслов, Вероника же, в свою очередь, должна была к моему приезду во Франкфурт на книжную ярмарку разыскать адрес человека, живущего в Кельне и обладающего небезынтересной информацией о злоупотреблениях одного из заместителей министра внутренних дел. Мы встретились, поговорили о делах, потом я пригласил ее пообедать, и в тот же вечер наши провода заискрили с такой силой, что Вероника пришла вместе со мной в гостиницу.

- В какой гостинице мы остановились? - спросил я Мусю.

- Там же, где всегда. "Штайгенбергер Франкфуртс Хоф". Я представил себе антикварную мебель в длинных коридорах, покрытые гобеленами стены, старинные портреты. Просторный номер с кроватью "кинг-сайз" и тяжелыми шторами, закрывающими огромные окна.

- Она пробыла у меня до утра? - задал я очередной вопрос, мысленно готовясь к следующему витку полета воображения. Муся пожала плечами, улыбнулась.

- Ты мне не докладывал. Мы расстались в холле гостиницы, у меня была назначена встреча, а ты с ней поднялся в свой номер. Мы с тобой увиделись только утром, уже после завтрака. Но ты был очень доволен и даже не пытался это скрыть.

- А в Кельн я ездил один или с ней? - Снова улыбка и легкое движение плечами.

- Мне ты сказал, что ездил один. Но ведь ты мог и обмануть.

- Зачем? - недоуменно спросил я. - С какой стати мне тебя обманывать, если я не скрывал, что приводил ее к себе в номер?

- Она мне не понравилась, и ты об этом знал. Может быть, тебе проще было сказать, что ездил один, чем признаваться, что ты ездил с человеком, который мне не понравился. Ты всегда так поступал, Корин, это твой обычный стиль.

- А чем она тебе не понравилась?

- Ну... - Муся слегка помялась. - Не она сама, нет, она очень славная девушка. Но тот факт, что ее знает этот твой Маслов, с одной стороны, и она знает человека, связанного с криминалом, с другой стороны, меня насторожил. Нельзя быть доверенным лицом, которое много знает и при этом ни в чем не участвует. Понимаешь? Так просто не бывает. Либо человеку доверяют, потому что он замазан, либо он просто ничего существенного не знает и вся его якобы ценная информация - на самом деле полная туфта. Ты - мой автор номер один, Корин, я должна тебя оберегать, а твоя Вероника показалась мне пороховой бочкой, на которой ты сидишь с зажженной сигаретой. Вот и все.

- Ты говорила мне о своих соображениях тогда, во Франкфурте?

- Естественно. Я же должна была тебя предостеречь.

- А я что?

- Как всегда, ничего. У тебя уже горели глаза, и ты весь, с позволения сказать, дымился. Ты меня слушал и принимал к сведению мое мнение, но не слышал. Ты продолжал с ней встречаться, но насчет поездки в Кельн вполне мог и соврать, с тебя станется.

Вот, стало быть, как! Я хотел задать Мусе еще массу вопросов о женщине, в которую влюбился в октябре минувшего года, но после таких слов стал испытывать неловкость. Ладно, придет время - сам все узнаю, либо память вернется, либо встречусь с Вероникой осенью во Франкфурте, куда поеду вместе с Мусей на очередную ярмарку. Может быть, именно эта незнакомка с серыми глазами и станет тем детонатором, при помощи которого взорвется и рухнет стена, намертво отгородившая от меня целый кусок моей жизни. Если мне не помогает знание о фактах, то, возможно, мою память встряхнут чувства?

* * *

К своему дню рождения я пришел с хорошим настроением и доработанной фабулой нового романа. Правда, обилие систематизирование изложенного и, судя по наличию фабулы, хорошо обдуманного материала свидетельствовало о том, что всю весну до момента аварии работал я очень плотно. Зачем же я дал матушке обещание начать книгу о Верочке? Ответов могло быть только два, один из них устраивал меня больше, другой - меньше. Тот ответ, который мне нравился, состоял в том, что маман меня банально обманула, воспользовавшись тем, что я все равно ничего не помню и на этом благодатном фоне мне можно внушить все, что угодно. Я имею в виду: что ЕЙ угодно. А ей, с тех пор, как похоронили Верочку, было угодно только одно, и об этом своем желании она мне неоднократно заявляла то в форме просьбы, то в форме требования, порой переходящего в прямой шантаж с угрозами наложить на себя руки или впасть в тяжелую нервно-психическую болезнь. И ничего такого особенного в моей жизни не происходило, что заставило бы меня поддаться на ее уговоры, я напрасно ищу подводные камни в своем недавнем прошлом, там все тихо, мирно и спокойно.