Фантом памяти

Второй же вариант ответа, если принять его за основу, меня весьма и весьма тревожил. Если матушка сказала правду, то почему при такой интенсивной работе над новым романом я пообещал, что немедленно возьмусь за книгу о Верочке? Ведь я же понимал, что не могу этого сделать, я не умею работать над двумя вещами одновременно. Я что же, передумал делать книгу о милиционерах? Решил бросить начатое дело, в которое уже вложено немало труда? Возможно. Но для этого нужны были веские основания. Какие? Я чего-то испугался? Мне угрожали? Требовали, чтобы я не писал этот роман? Такое могло случиться, и я, совершенно точно, никому не сказал бы об этом, даже Мусе. Не стал бы признаваться, что я чего-то испугался, струсил. Просто солгал бы, что передумал, что мне это перестало быть интересным, что не чувствую куража, который мне необходим, чтобы написать книгу на одном дыхании. Я точно знаю, что любая книга читается именно так, как пишется. И на одном дыхании, взахлеб читаются только те книги, которые так и создавались.

Однако мысль о том, что матушка меня обманула, казалась мне более правильной, ведь я уже сказал, что материалы выглядели как плод писательской фантазии и не содержали никаких конкретных разоблачений. Ай да матушка, ай да Ольга Андреевна! Не мытьем - так катаньем решила заставить меня сделать то, от чего я все время уворачиваюсь.

У меня даже на секунду не возник вопрос: а что теперь с этим делать? Разумеется, ничего. Не устраивать же разборки с маман, тем более что у меня нет в руках никаких конкретных аргументов, подтверждающих, что она лжет. Что бы я ни сказал, она ответит, что это было, но я этого не помню, а она помнит. И весь разговор. Я не смогу доказать ей свою правоту, а ее позицию мне опровергать нечем. Так что оставим все как есть, будем любящим и послушным (в меру разумного, конечно) сыном, и никаких выяснений отношений. И потом, надо иметь в виду, что остается пусть крохотная, но все-таки вероятность второго варианта, о котором мне даже думать не хочется.

Не хочется - и не буду. Буду лучше думать о приятном, например, о том, что к дню рождения пришел еще с одним достижением, касающимся моей физической формы. Страшно люблю я это славное маленькое слово "чуть"! С каждым днем весы показывают чуть меньше, пульс во время занятий чуть ниже, скорость чуть выше, время работы на каждом тренажере - чуть больше. А в результате мышцы стали осязаемо крепче, с талии и живота слезли нахально пустившие корни два килограмма рыхлого отвратительного жира, а выражение лица стало чуть другим. Сперва я на этот последний факт внимания не обратил, точнее - вовсе и не заметил его, и только после сцены в столовой, когда я позволил себе наглость дать отпор Чертополоху, я спохватился. Никогда я так не вел себя, никогда так не разговаривал с людьми. Что же это со мной такое? Не переставая удивляться самому себе, я в очередной раз подошел к зеркалу в ванной, чтобы полюбоваться ставшим слишком свободным поясом джинсов, и вот тут-то и заметил это "нечто".

Будучи закоренелым материалистом, взращенным на воинствующем атеизме времен развитого социализма, я был и остаюсь убежден в том, что выражение глаз человека не является отражением состояния его души, которая через эти самые глаза выпускает наружу некие нематериальные флюиды. Вся эта поэтическая чушь мне претит. То, что мы называем выражением глаз, есть всего лишь наше восприятие верхней части лица человека, на которой расположены глазные яблоки в окружении век и морщин, как мимических, так и естественных. Веки, морщины и светотени образуют некоторый рисунок, который в нашем забитом вложенными с детства стереотипами мозгу ассоциируется с понятиями "добрый", "хитрый", "твердый", "веселый" и прочее. Вот и все, и никаких мистических флюидов. И что-то такое малюсенькое, совсем почти незаметное произошло со светотенями на моем лице. Что именно - не знаю, но после довольно жестких слов, произнесенных в адрес Павла Петровича, я понял, что что-то во мне изменилось. Пока чуть-чуть. Интересно, что будет дальше? Мои изменения на этом закончатся или это лишь начало бурного и необратимого процесса?

Говорят, что человеческие эмбрионы воспринимают эмоции вынашивающих их матерей, и поэтому нежеланные дети, от которых хотели избавиться, впоследствии (если им, конечно, удается все-таки родиться) не любят свой день рождения. Если верить этой теории, то нет никаких сомнений: я был желанным ребенком. Ну не зря же я так люблю свой праздник!