Конев, а затем и Калныня были перенесены на кровать, с которой Палерон сняла тонкое покрывало. Она быстро обыскала Калныню.
— Вот, — сказала она, найдя сложенный лист бумаги с какими-то печатями. Палерон сунула его в карман своей белой куртки и продолжила обыск. На свет появились другие предметы — среди них пара маленьких ключей. Так же быстро она обыскала Конева, сорвав с внутренней стороны лацкана его пиджака небольшой металлический диск.
— Его личный передатчик, — сказала она и тоже сунула его в карман.
Наконец, она достала черный прямоугольный предмет и спросила:
— А ведь это твое, не так ли?
Моррисон кивнул. Это была его программа для компьютера. Он даже не знал, что Конев взял ее у него. Моррисон выхватил программу из рук Палерон. Валерия повернула Конева и Калныня лицом друг к другу и накрыла их покрывалом.
Не надо так смотреть на меня, Моррисон, — сказала она, когда закончила. — Пойдем.
Она крепко взяла его за руку. Он попытался сопротивляться.
— Куда? Что происходит?
— Я объясню тебе позже. А сейчас ни слова. У нас нет времени. Ни минуты, ни секунды. Пойдем.
Она сказала это со сдерживаемой горячностью. Моррисон последовал за ней. Они вышли из комнаты, как можно тише спустились по лестнице и вышли к лимузину. Палерон открыла дверь автомашины одним из ключей Калныни и резко сказала:
— Садись.
— Куда мы едем?
— Садись.
Она буквально втолкнула его в машину. Палерон села за руль, и Моррисон едва удержался, чтобы не спросить, умеет ли она водить машину. До него наконец-таки дошло, что она не просто официантка. Палерон завела двигатель и огляделась. На улице никого не было, кроме прогуливающегося кота. Автомобиль медленно набирал скорость, и к тому времени, когда индикатор показал девяносто пять километров в час, они уже мчались по просторному шоссе. Изредка им попадались встречные машины. Моррисон теперь уже снова мог нормально рассуждать. Он посмотрел в заднее зеркало. Автомобиль, ехавший за ними, свернул с дороги. Похоже, за ними никто не гнался. Моррисон повернулся к Палерон. Она казалась мрачной, но уверенной в себе. Теперь ему было ясно, что она не только не официантка, но и не советский человек. Ее английский имел тот акцент, которому не научиться в школе, не приобрести каким-то другим способом. Тут его ухо нельзя было обмануть.
— Вы специально ждали у отеля с книгой, чтобы не пропустить Софью и меня?
— Правильно, — ответила Палерон.
— Вы — американский агент, так? Все теплее и теплее. Куда мы едем?
— В аэропорт, где вас заберет шведский самолет.
— А вы знаете, как туда добраться?
— Конечно. Я провела в Малграде гораздо больше времени, чем ваша Калныня. Но объясните мне, зачем вы сказали ей, что этот человек, Конев, любит ее? Она только и ждала, что это подтвердит кто-то еще. Она хотела это услышать, и вы это сказали. Вы же сыграли на руку Коневу. Почему?
— Потому что это правда.
— Правда?
Палерон была изумлена. Она покачала головой:
— Да вы не от мира сего. Честное слово. Удивляюсь, как это никто до сих пор не пристукнул вас? Кроме того, откуда вы знаете, что это правда?
Моррисон ответил:
— Я знаю. Мне стало жаль ее. Вчера она спасла мне жизнь. Она всех нас спасла. И Конев тоже меня спас.
— Вы спасли жизни друг другу, насколько я знаю.
— В общем-то, да.
— Но это было вчера. Сегодня — это сегодня, нельзя позволять прошлому влиять на вас. Она бы никогда не простила его, если бы не ваша глупая выходка. Он мог клясться до посинения, что любит ее и все такое прочее, но она не поверила бы. Она не посмела бы поверить. Опять позволить одурачить себя? Никогда. Еще минута, и она бы выстрелила в него, а тут вы: «Да что ты, деточка, он же тебя любит». Ей же только это и надо было. Поверьте, Моррисон, нет, вам без присмотра оставаться нельзя.
Моррисон со смущением спросил:
— А вы откуда все это знаете?
— Я лежала на полу в машине. Я должна была отправиться с вами и Калныней, чтобы убедиться, что она довезла вас. Но тут вы со своими глупостями. Что мне оставалось делать? Схватить вас, вернуть всех в комнату, где бы мы были одни, и как-нибудь завладеть станнером.
— Спасибо.
— Да, все в порядке. Я придала им вид влюбленной парочки, так что если кто и войдет, то сразу же извинится и выйдет. Это поможет нам выиграть время.
— Когда они придут в сознание?
— Не знаю. Это зависит от того, насколько точно я прицелилась, от состояния организма и бог знает еще от чего. Но когда они очнутся, им понадобится время, чтобы вспомнить, что произошло. Надеюсь, что в их положении первое, что они поймут, — это то, что они любят друг друга. Это займет их на некоторое время. К тому времени, как они вспомнят про вас, будет уже поздно.
— Их мозг поврежден навсегда?
Палерон бросила быстрый взгляд на встревоженное лицо Моррисона:
— Вы что, беспокоитесь о них? Почему? Кто они вам?
— Ну... мы были в одном экипаже.
Палерон хмыкнула:
— Я думаю, с ними все будет в порядке. Для них же будет лучше, если их сентиментальная чувствительность немного притупится. У них будет отличная семья.
— А что будет с вами? Наверное, вам лучше улететь со мной.
— Не будьте болваном. Шведы не возьмут меня.