Фанни и Александр

Густав Адольф (с трудом): Пусть мой уважаемый брат меня извинит. Тысяча извинений. Я неотесанный мужлан, по крайней мере так утверждает моя жена. Забываю о внутренних качествах человека. Слишком много пью. Мне стыдно. Прошу простить.

Эдвард: Не будем больше об этом говорить. Я даже готов по достоинству оценить честное высказывание честного человека, хотя оно и несколько... резковато. (Улыбается.) Не желает ли мой брат выпить стаканчик хереса? Могу заверить, вино прекрасно.

Густав Адольф (присмирев): Благодарю. Спасибо большое. (Пьёт.) Я действительно сожалею. Я так люблю эту дурочку Эмили, эту глупую актрису. Мы все её любим, все семейство. И вот наш брат Оскар умер. А мы не сумели проявить о ней достаточной заботы. Нам есть за что упрекнуть себя. Мы чертовски ленивы, заняты только собой. Я сегодня утром так и сказал Альме: если бы мы не были так чертовски ленивы и заняты собой, никогда бы...

Он осекается и закусывает кончик уса. Карл сделал ему предупреждающий знак. Епископ сидит с отсутствующим видом, под высоким потолком сгущается тьма, солнечный пожар погас, заставленные книгами стены отступают в сумрак. Черный кот мурлычет.

Карл: Мне думается, что при имеющихся обстоятельствах мы не сможем прийти к соглашению. Будем считать нашу в основном доверительную и искреннюю беседу осторожным зондированием.

Эдвард: Боюсь, что не смогу разделить осторожного оптимизма моего уважаемого брата. Я считаю наши переговоры прерванными и полагаю необходимым уточнить свою точку зрения. Дети должны быть возвращены домой не позднее чем через двенадцать часов. В противном случае — хотя это и претит моей природе и моим принципам — я буду вынужден передать дело в полицию и прокуратуру.

Карл: В случае возвращения детей можно ли рассчитывать на неофициальное обсуждение вопроса относительно их общения, а также их матери, со своими кузинами и родственниками в будущем?

Эдвард: Я сторонник твердых правил и принципов, но это никак не противоречит моей искренней и страстной любви к свободе. Это краеугольный камень моей христианской веры.

Карл: Иными словами, я могу понимать высказывание моего уважаемого брата как косвенное обещание обсудить в будущем щепетильный вопрос, касающийся свободы передвижений Эмили и её детей?

Эдвард (с усталой улыбкой): Наши жизни разбиваются чаще всего из-за того, что порываются связи между людьми, имеющими все основания уважать и любить друг друга. Жестокая и непостижимая тайна.

Густав Адольф (гневно): Вы только подумайте, меня, взрослого, бородатого человека весом больше ста килограммов, с вполне развившимися мозгами, заставляют сидеть на этом дурацком неудобном стуле и слушать этого законченного лицемера! «Наши жизни разбиваются»! Поцелуй меня туда, где спина уже называется по-другому. Теперь ты заткнись, Карл. И не раскрывай рта, пока я не выложу этому духовному недоноску все наши карты. Слушай же, Эдвард Вергерус. Я скупил все твои долговые обязательства! Этого ты не знал, а? Да, друг мой. Сто десять тысяч риксдалеров долга! Так что условия диктую я. Ага, ты побледнел. Он побледнел, этот святой человек! Смотри, Карл! (Смеётся.) Будь я проклят, если у него и нос не вытянулся! Ты особого рода бандит, Эдвард Вергерус, но одному моя профессия меня научила — распознавать бандитов по запаху, даже если они одеты в пасторское платье. И я знаю, как поступать с бандитами! По-бандитски! Малышка Эмили должна немедленно получить развод, иначе я разорю Его Святейшество дотла, совсем не по-христиански.

Густав Адольф вынужден сделать перерыв. Он почти задохнулся от бешенства, лицо пошло багровыми пятнами. Но настроение у него превосходное, свой монолог он прерывал громким хохотом. Итак, он замолкает, неприятно удивленный воцарившейся тишиной. Карл, сжавшись в углу дивана, разглядывает свои неухоженные ногти. Улыбка на губах Епископа стала шире, а взгляд прозрачных голубых глаз устремлен в сумеречную даль. Кот встал и начал точить когти о книжный переплет, издавая при этом негромкие царапающие звуки.

Карл: Идиот!

Густав Адольф: Что?

Карл: Я сказал — идиот. Ты идиот.

Густав Адольф: Я думал, будет честнее выложить ему всё и лишить последнего шанса.

Карл: До чего же устаю от тебя иногда, Густав Адольф.

Густав Адольф: Ага. Так. Какую же я ещё глупость совершил?

Карл: Скоро узнаешь.

Епископ постепенно приходит в себя, возвращаясь к действительности и к своим гостям. Он смотрит на них с неожиданным дружелюбием, почти сердечно.