Фандом

– Нет, ты сказал, что только гемы могут восстать – прекратить варварство, творимое с дефами.

– Разве я так говорил? Очень умно звучит.

– Смысл моего задания был в том, чтобы показать гемам, что это не дефы, а они безжалостные звери. Если мы их просто убьём, они никогда не станут считать нас людьми. Они никогда не восстанут.

Эш пристально смотрит мне в лицо:

– Тебе никогда по-настоящему не нравился тот полубог?

– Как же! Ты видел, какой он качок?

Эш со смехом целует меня в губы.

Мы пробираемся в Колизей через ту же деревянную дверь, что и неделю назад. Только тогда я была одета в костюм для «Комик-Кона», перепугана и совершенно растеряна. Сейчас, залитая яркими огнями прожекторов, арена выглядит совсем иначе, немного напоминая картинку из нашего с Баббой слияния разумов. И я чувствую себя иначе. У меня есть важная цель. Вспомнив о том, что в книге в это самое время Роза и Уиллоу, будто крысы, спешат к реке по старым трубам, я ощущаю прилив гордости. Я решила спасти дефов! Я та самая крошка цветок, которая принесёт дефам надежду!

Повстанцы расставили охрану у всех дверей. Они готовы стрелять по первому знаку. На другом конце Колизея темнеет эшафот. С толстой перекладины свисают верёвочные петли. Меня охватывает дрожь, тоненькие волоски на коже рук встают дыбом. Перед эшафотом выстроилась длинная цепь приговорённых. Даже издали ясно, что это гемы – все высокие, широкоплечие. Повстанцы загоняют их на эшафот, подталкивая дулами ружей. Несколько дефов, как муравьи, взобрались на перекладину виселицы.

– Подождите меня! – вдруг слышится знакомый голос.

– Ты же должен быть с Мэтью и Саскьей! – кричу я, подбегая к Нейту.

– Я смылся! – радостно объявляет брат, сияя широкой улыбкой.

– Нейт! Здесь очень опасно!

– Я тоже хочу это видеть, – выпрямившись во весь рост, чтобы казаться старше, заявляет Нейт.

Эш осторожно кладёт руку ему на плечо:

– Подрасти сначала. Сейчас тебе лучше уйти.

– Нет, Бельчонок, – мотает головой упрямый Нейт. – Ты даже не представляешь, как мне надо быть здесь. – Поднырнув под руку Эша, Нейт несётся к эшафоту, и мы бежим следом.

На перекладине сидит Даррен, проверяя верёвочные петли, а Торн стоит под виселицей, подкручивая какие-то болты.

– Торн, подожди! – кричу я, взлетая по ступенькам на эшафот.

– Что, помочь решила?

– Их нельзя вешать.

– Это ещё почему? Они вешают дефов каждую субботу!

– И это неправильно. Ты и сам знаешь.

Подтащив к себе гема, Торн ставит его на закрытый люк. В свете прожекторов блестят золотистые волосы. Это Говард Стоунбек, он моргает стеклянными глазами и всё ещё находится под действием снотворного. Его рот заткнут кляпом, но он жалобно стонет, обращаясь ко мне.

Торн впечатывает огромный кулак Говарду в ухо.

– Умолкни! – Повернувшись ко мне, он говорит: – Дефы идут на казнь безвинно. Гемы, которых ты видишь здесь, все, как один, садисты, извращенцы, а некоторые и педофилы. Не хочешь смотреть, как они будут плясать, – отвернись.

Ярость, с которой Торн произносит эти слова, напугает кого угодно. Внизу стоит Нейт. Его лицо тоже застыло в ужасе. Надо было заставить его уйти, хоть на руках вынести с арены обратно к Саскье.

– Это убийство, – поворачиваюсь я к Торну.

– Это цена свободы, – отвечает мне лидер повстанцев. Набросив верёвку на шею Говарду, он сдвигает узел поближе к его шее. – Половина этих гемов – политики. Представляешь, сколько народу узнает об этом? Что о нас скажут, увидев тела этих мерзавцев на виселице? – Он сжимает щёки Говарда так, что его губы выпячиваются вокруг кляпа. – Этот гадёныш, к примеру, Говард Стоунбек. Говард – тварь бесстыжая – Стоунбек!

Повстанцы тащат гемов к люкам, набрасывают им на шеи верёвки. Только Эш стоит рядом, положив руку мне на плечо.

В отчаянии я хватаю Торна за руку, не давая ему потянуть за верёвку.

– Если мы будем вести себя как животные, они никогда не станут считать нас людьми.

– Они заслужили право станцевать этот танец и почувствовать, каково это на самом деле, – отвечает Торн. – Ты сама мне это говорила, крошка цветок. На месте любого повстанца ты бы радовалась их казни.

Некоторые гемы начинают плакать и стонать. По полу вьётся ручеёк мочи, подбираясь к моим ботинкам.

Эш делает шаг вперёд.

– А что, если мы расскажем всем, но при этом сохраним им жизнь?

– Как это? – спрашивает Торн.

– Усадим их на сцену с петлями на шеях и повесим им на шею таблички с перечнем их преступлений. Сообщим в газеты и на телевидение гемов… Тут никто не отвертится, не уйдёт от наказания.

– Прекрасная идея! – поддерживаю я. – Морально мы останемся на высоте.

Торн переводит взгляд с меня на люки в полу и, закрыв глаза тяжёлыми ладонями, испускает стон:

– Но они заслуживают смерти! Заслуживают наказания.

– Посмотри на них, – увещеваю я его. – Плачут, в штаны наложили, рты заткнуты. Они этого унижения никогда не забудут. Это похуже смерти.