Фальшивая жизнь

– Да она нелюдимая. Молчунья, – усмехнулся Дорожкин. – Там вся семья такая: слова не дождешься – ни доброго, ни плохого. Староверы-кержаки. Спрашиваешь – смотрят на тебя, как солдат на вошь. Чужих не любят – жуть! И Настя такая же. Хотя…

– Ну-ну…

– Разве что Галю-продавщицу спросить. Они с Настей-то одного возраста. Может, и болтали когда. Галя-то, хоть и с Озерска, да продавец ведь в деревне – человек не чужой.

– Вот-вот, опроси. В клуб местный загляните. Наверняка уже слухи пошли.

– В клуб лучше не самим. – Игнат потянул из пачки сигарету, задумался… и засунул обратно. – Знаешь, Володь, там нам ничего не скажут – чужие потому что. Вот если молодежь заслать… Молодые ведь к молодым тянутся. А мы с Игорьком уже, увы, в стариках… А человечка своего я там уже настропалил, не думай.

– Это хорошо. А у аспиранта в Лерничах конфликт был, помните? – задумчиво глянув в небо, промолвил следователь. – Мне вот почему-то кажется, будто во всех этих преступлениях два узла. Один – здесь, в районе, а второй – в Тянске. Почему я так думаю… не знаю пока, как объяснить. Интуиция. Вы со своей колокольни смотрите, я с другой гляну – с Тянской. Понимаю, вас от текучки никто не освобождал.

Участковый хмуро кивнул:

– Уж это точно! На танцах опять драка. Верховцев волком смотрит, говорит, плохо профилактирую.

– Сочувствую. А до этой… да юннатской станции далеко отсюда? – неожиданно поинтересовался Алтуфьев.

– На машине часа полтора-два. Но это до Лерничей только…

– А на «Яве» – минут за сорок, запросто! Ну, не за сорок – за час.

С Алтуфьевым поехал Ревякин. Показать дорогу, да и вообще – помочь. Никаких обид ни у Игната, ни у Дорожкина не было – знали, Владимир Андреевич любит все сам посмотреть, своими глазами. Тем более целых два места происшествия: лесное озерко и старый кордон – станция юннатов.

Перед самым отъездом следователь выписал оперу отдельное поручение: дружба дружбой, а показатели всем нужны! Тем более и начальство объявилось…

Верховцев Алтуфьеву обрадовался:

– Вот ведь, хорошо, Владимир Андреевич, что сам пожаловал. Места наши знаешь. Да и ребята помогут.

– Уже помогают!

– Да вижу, вижу… В Рябой Порог? Может, на машине подбросить? А то такую красавицу да по колдобинам… Я про «Яву».

– Ничего! Пусть к колдобинам привыкает. Асфальта-то у нас мало!

– Да шучу я, шучу. – Иван Дормидонтович замахал руками. – Дорога там нормальная. Только по лесу не гоните. А как вернетесь, прошу в баньку!

Добрались быстро – за полтора часа и теперь ждали парома. Искоса поглядывая на «Яву» и Алтуфьева в узких бежевых брюках (Игната многие знали), собравшийся у переправы народ живенько обсуждал недавние страшные новости. Ну, а как же? Целых два трупа! Как тут не обсуждать?

– Ой, Аннушка-то… как теперь жить? Любимая дочка…

– И не говори! Страсти-то какие, прости господи.

Колхозницы с косами и граблями (видно, возвращались с дальнего сенокоса), искренне сочувствуя родителям погибшей девушки, гадали – кто же убийца? Впрочем, похоже, уже и не гадали – дружно пришли к выводу, что убийца – чужой!

– Не, бабоньки, у нас таких зверюг нету!

Прислушиваясь, Алтуфьев толкнул напарника локтем. Тот все понял, кивнул, подошел к женщинам:

– А почему ж это – чужой? Что, судимых по деревням мало?

– Ой, товарищ милиционер, здрасте! А будто вы не знаете, как раньше судили? – ухмыльнулась осанистая – в три обхвата – баба в белом платке. – Ить культ личности был!

Тут же поднялся гвалт.

– Культ не культ – а суд справедливый был!

– Да где же справедливый-то? Где?

– Ой, Надюха… Это ты, небось, про раскулачивание? Так правильно! Вы кулаки и были!

– Это мы-то кулаки?!

– А кто троих коней держал? И коров – целое стадо.

– А ты чужих-то коней не считай! А то я вот тебе посчитаю!

Осанистая Надюха схватила грабли, явно намереваясь ударить языкастую собеседницу по хребту. И ударила бы, да та вовремя увернулась, заверещала:

– Товарищ милиционер, не видите разве? Тут против советской власти идут!

– Так, женщины. Цыц! – быстро успокоил Ревякин. – Значит, считаете, судимые ваши односельчане убить не могли?

– Не-е… Говорим же – не звери.

– А у многих и кишка тонка. Это по пьяни разве…

– Вот-вот! – Опер поспешно закивал. – Я и говорю – по пьяни… Вот хоть тот же Ломов…

– Лом-то? Ну, он, конечно, хулиган… Но девку! Тем более свою, местную. Обозвать может, а так…

– Скорей Голец! – в беседу вступили и мужики-лесорубы, добирающиеся на дальние вырубки.

– Ха, Голец. Сами ж сказали – кишка тонка.

– А молодой этот… Сиплый? Ну, что недавно вернулся? – Игнат ловко направлял беседу в нужное русло.

– Так он только вышел!

– А с Гольцом уже поцапался. И с каким-то приезжим…

– Так и Ломов с чужими задирался. Он всегда, как выпьет…

Так вот своих и выгораживали, однозначно утверждая, что убить несчастную Настю Воропаеву мог только кто-то чужой.

– Так, вы чужих-то в мае видали? – усмехнулся Ревякин. – Что-то участковому ни один не сказал.

– Так теперь упомни поди да-ак!