Fallout Fantasy (СИ)

Однажды случилось так, что героям, отстаивающим свои дома и свои жизни, наконец-то сопутствовала удача. Произошло это на пограничных землях, где сами условия опасного соседства с зараженными территориями воспитали в людях несгибаемую волю и мужество, ни в чем не уступающие злобе и ярости Черного человека. Много защитников полегло в том сражении, но банда Черного человека перестала существовать. Сам он бежал и, спасаясь от преследования, затерялся в проклятых землях. Когда силы его полуискусственного организма были на исходе, а дорогу назад изгладили ветры, он наконец-то столкнулся со своей судьбой.

В глубине отравленных территорий, укрытый мраком никогда не светлеющего неба, лежал Город Отрицающих Совершенство. Со времен ужасной войны в нем жили изуродованные радиацией и ядами приспособившиеся к сумрачной жизни люди. Хотя людьми их было сложно назвать из-за их облика. Они ненавидели чужаков, а в особенности тех, кто совершенством своей плоти разительно отличался от их уродства. Сами они не пытались выйти за пределы добровольно организованной резервации, живя замкнутой общиной. Там, где вымереть популяции не дает многообразие генотипа, здесь свою лепту вносила непредсказуемая длань жесткого излучения, которая от случая к случаю взбалтывала цепочки ДНК как ей вздумается, порождая существ уже вовсе не похожих на человека. Кто не был способен жить - умирал без сожаления со стороны окружающих. К его судьбе были безразличны - такова была воля великого Атома. Кто выживал - вливался в странное общество изуродованных мутациями людей.

Когда Черный человек появился на окраине поселения Отрицающих, то навстречу ему никто не вышел. Причиной тому было событие, потрясшее всех жителей общины. У одной из женщин родился ребенок. Самый обычный ребенок: мальчик с голубыми глазами, розовощекий и сучащий пухлыми ножками и ручками. Прелестное дитя - идеал, которого могли бы только желать всякий нормальный отец и мать. Но не в поселении Отрицающих. Такое совершенство оскорбляло их. Для них этот ребенок был воплощением всех тех бед, которые приключились с ними, он был символом того, что они старались забыть, отчего отреклись. Им было невдомек, что ненормальность ребенка была сокрыта внутри. Его мозг был пуст и невосприимчив к знаниям, и он взирал на мир пустым взглядом. Но внешняя нормальность в своем ярчайшем проявлении резала их покрытые бельмами глаза, а задорный детский крик терзал деформированные ушные раковины. Подспудно копившаяся в них тщательно скрываемая зависть могла дать пагубные ростки, и старейшины города немедля отняли дитя у родителей, и решили публично избавиться от этого символа совершенства.

На самом краю города стояла старая паровая машина. Ее называли не иначе, как Машина Правосудия. Помесь камнедробилки, жерновов и измельчителя силоса, она служила единственным инструментом правосудия и, как ни странно, милосердия. В ней исчезали те, кто не вынес бремени жизни, или те, кто преступил нехитрые законы общины, или же те, кто по неосторожности забрел в Город Отрицающих извне. Жертва попадала в ужасный зев, вооруженный зубьями, ножами и цепами, и превращалась во внутренностях механического палача всего лишь в неполное ведро питательной смеси, которую затем скармливали свиньям.

Черный человек шел по опустевшему городу и вдалеке слышал все нарастающий многоголосый гул. Все жители города собрались вокруг Машины Правосудия, а палачи укрепляли на ленточном транспортере тельце кричащего ребенка. Машина пыхтела паром и гудела разожженной топкой. Цилиндры вхолостую вращали муфты, готовые тут же, как только пусковой рычаг опустится в нужное положение, привести в действие ужасный механизм, который обрезиненным языком конвейерной ленты бросит беззащитное тельце в ужасный зев. Черный человек взирал из толпы изуродованных существ на это дикое действо. Своим иссеченным ужасными шрамами и ожогами лицом он мало чем отличался от окружающих его жителей города и поэтому никто не обратил на него внимания. В последнее время он думал, что уже ничто не сможет в этом мире поразить его, удивить или хотя бы зажечь слабую искорку интереса. Но этот контраст беззащитного ребенка и толпы чудовищ, готовящихся растерзать его, даже Черного человека, повидавшего всякое, поразил до самой глубины темной души. Нет, он не испытывал чувства ужаса или жалости. Такие эмоции уже давно были ему неведомы. За свою жизнь он уже и не помнил, сколько убил вот таких же беспомощных младенцев вместе с их матерями и отцами. Его задевал сам факт того, что столь уродливые и никчемные, с его точки зрения, жители города посягнули на идеал. Это претило ему лишь потому, что сам себя он относил к владыкам мира, он считал себя все еще человеком, хотя таковым уже давно и не был, а проявления и порождения уродства считал недостойными даже касаться настоящего человеческого существа.