Да и вообще собственно «инородцам» в книге отведено до странности мало места. Куда больше говорится о Гражданской войне в Приморье, о Владивостоке под властью белых и интервентов. Удэгейцы появляются эпизодически, исчезают, позже возникают снова. Гораздо больше внимания автор уделяет боям на Сучане и личной жизни Лены Костенецкой. Неудивительно, что в конце жизни Фадеев хотел дать роману новое название и ввести образ Лазо (не успел — но зато уже во второй части действует «хуторской молдаван Митрий Лоза»). С другой стороны, есть фадеевские записи, из которых видно, как он предполагал оправдать название: хунхузы уничтожают вольнолюбивые роды удэге, но жена Сарла спасает сына и несет последнего воина племени на север, к родичам. Здесь можно услышать полемику с Купером: если род Чингачгука гибнет, то сыну Сарла, пусть чудом выжившему, должен открыться новый мир.
Фадеев хотел закончить роман вступлением армии ДВР во Владивосток в 1922 году. По одному из вариантов, шестая часть переносила действие в середину 1930-х. Из записи Фадеева 1947 года: акцент следует сделать на борьбе удэгейцев против эксплуататоров-китайцев…
Задумывался роман одним человеком, писался уже другим. Менялось время, менялся сам Фадеев. Терял мелодию романа, внимательно в нее вслушивался… но на три десятилетия никакого дыхания не хватит. Да, ушли неопытность и наивность — но ведь и наивность в какой-то мере полезна. Может быть, именно в ней порой кроется секрет прелести первой книги? Писатель становится начитаннее, опытнее, сноровистее, но у него уже не выходит того, что раньше получалось как бы само собой, впроброс, между делом. Когда писалось — как дышалось. Ведь не один Фадеев — многие из ярко стартовавших в 1920-е не смогли повторить своих юношеских удач.
За 30 лет, в течение которых с перерывами писался роман, его замысел претерпевал трансформации. В итоге книга переросла придуманное ей в детстве имя. Отсюда же — заметная неровность романа, неравноценность его глав и частей. Юрий Бондарев назвал «гениальной» главу, где описана смерть Игната Саенко по прозвищу Пташка, Либединский считал лучшими главы с Алешей Маленьким и Сурковым, Зелинский утверждал, что многие страницы «Удэге» по своим художественным достоинствам выше и «Разгрома», и «Молодой гвардии»… Но никто не считал роман удачным в целом.
В 1948-м Фадеев попросил директора Гослитиздата Головенченко не переиздавать первые два тома «Удэге», пока не будет закончен третий, — хотел переработать и те части, которые уже выходили в свет. В 1954-м посоветовал филологу Ворониной, взявшейся за диссертацию об «Удэге», сменить тему работы. Казалось бы: живой классик, бронзовый человек… Нет — он был по-прежнему требователен к себе и самокритичен.
Роман, который у нас есть, — в основном о первом (до-«Разгромном») периоде Гражданской войны в Приморье: чешский переворот 1918 года, «великий исход рабочих с Сучанского рудника в партизаны», операция на Сучанской ветке в июне 1919 года с взрывом подъемников.
Известны прототипы многих героев. В Петре Суркове, еще недавно «обремененном кантами и Меркуриями коммерческого училища», узнается Петр Нерезов (хотя очевидны и параллели с Константином Сухановым, другими лидерами Владивостокского совдепа). В Сереже Костенецком много самого Фадеева. Прообразом семьи Чуркиных стала семья Цапуриных, хотя, как писал Фадеев Григорию Цапурину[274], «в романе, как и полагается, все наврано». Так, Алеша Чуркин по прозвищу Алеша Маленький[275], уточнял Фадеев, списан больше с Владимира Шишкина («Володя Маленький»). Упоминается в книге и «Володя Большой» (то есть Моисей Губельман) — «наиболее крупный работник из сидящих в тюрьме». В Лену Костенецкую Фадеев вложил многое от своей первой жены Валерии Герасимовой — характер, внешность, часть биографии. В промышленнике Гиммере, владельце железных рудников под Ольгой, можно увидеть отсылку к семье Бринеров — известных в Приморье предпринимателей швейцарского происхождения, добывавших серебро и свинец в Тетюхе[276].