F20

– Гинекология… – Владимир развел руками, как бы давая понять, что ничего в этом не понимает, да и не мужское это дело – разбираться во всем этом дерьме у баб под юбкой.

– Жаль, – сказала я.

– Очень жаль, – подтвердил Владимир, – но просто… Это очень странно.

– Что именно? – удивилась я.

– Я не знаю, что именно! – Он раздражался. – Но врачи из больницы, они не могут по-другому! Они связались с какими-то ее родственниками, я не знаю, что там за история, какой-то конфликт, они не общались много лет. Эти родственники… они сказали, что она была девственница. А врачи… В общем… Черт! – Владимир схватился за виски. – Понимаешь, мне неудобно все это тебе говорить!

– Ничего страшного, – сказала я.

– Короче, эти врачи… – Владимир сделал над собой усилие. – Они сказали, что у бабки полный набор мелкой венерухи… И… В таком возрасте… Это спровоцировало воспаление, оно куда-то там перекинулось… Она безнадежна. А родственники хотят поговорить с тобой, – закончил он.

В соседней комнате, рядом с кулером, периодически глухо вздыхавшим, как провинившаяся, но надеющаяся на прощение псина, сидели две женщины, мать и дочь. В принципе, они обе уже были в том возрасте, когда становится не важно, кто из них кого родил, потому что все могло быть и наоборот. Во всяком случае, дочь точно так думала, периодически одергивая мать, как распоясавшегося, не умеющего себя вести ребенка. Говорила в основном она, мать только вставляла не всегда удачные реплики.

– Вы ей помогали в последние дни? Как вас зовут? – накинулась на меня дочь.

– Юля, – сказала я.

Дочь поджала губы.

– Я буду с вами откровенна, – сказала она. – Милена – сестра моей мамы, – она кивнула на мать, – и моя тетя. Но отношения у нас всегда были сложные. Милена была не в себе.

– Я не заметила, – сказала я.

– Я вам объясняю суть проблемы! – взвилась дочь. – Милена думала, что мама увела у нее мужчину, моего отца. Полный бред! Родители уже поженились, я родилась, а Милена все успокоиться не могла! Разорвала всякие отношения. С родной сестрой!

Дочь выразительно на меня посмотрела. Я пожала плечами.

– А он спился! – выкрикнула мать.

– Мама, заткнись! – прошипела дочь.

– Спился и умер. – Мать расправила на коленках юбку. – Всего лет восемь мы прожили.

Дочь изо всех сил перетягивала внимание на себя.

– Мы хотим знать, чем занималась Милена в… последнее время? Я просто… Вы меня тоже поймите… Когда я с этим врачом говорила, я чуть со стыда не сгорела! У нее… Может, вы в курсе, кто-то был?

– Да, – сказала я, – один мужчина.

– Как… они познакомились? – сглотнула мать.

– Я их познакомила, – ответила я, – передала ему записку от Милены Львовны.

– Записку?.. – Дочь ошарашенно на меня смотрела.

– Да, – сказала я, – она… очень хотела побыть с мужчиной.

Дочь буравила меня взглядом.

– И вы… Это устроили? – уточнила она.

Я кивнула.

– Вы… – Дочь смотрела то на меня, то на хохочущую мать. – Вы… простите… в своем уме?!

Милена Львовна умерла вечером того же дня, в сознание она так и не вернулась. Перед тем как вернуть Владимиру ключи от ее квартиры, я заехала на Новый Арбат, чтобы забрать моющие средства, набор тряпок из микрофибры и телескопическую швабру, – такими вещами “Крылья ангела” не разбрасывались. Я выходила из подъезда с пакетом, набитым бутылками с щелочью в одной руке и неоновой палкой от швабры – в другой; на лавочке курил вахтер.

– Погоди, – попросил он меня.

Я села рядом с ним на лавочку.

– Ну что, – задумчиво произнес вахтер, – умерла моя Миленочка.

С этим было не поспорить.

– Н-да… – протянул Павел Петрович, – а она ведь до последнего чистоту хранила… Может, и не померла бы, если б не это.

– Вряд ли, – сказала я.

Павел Петрович вдруг повернул ко мне какое-то спекшееся, картофельное лицо с белесыми, злобными глазами.

– Что “вряд ли”, пигалица? – заорал он.

– Вряд ли не померла бы, – объяснила я, – она бы все равно померла. Как и вы помрете, и я. И все остальные.

Вахтер наклонился и схватил меня за локоть. Пальцы у него были жилистые и очень сильные.

– Это ты записки похабные носила! Это ты бабку под смерть подвела! – зачастил он, дыша мне в лицо табаком. – Знала же, что она ни с кем! Соблазнила старуху!

– Соблазнила ее не я, а вы, – ответила я.

– Я – мужчина! – воскликнул вахтер с таким видом, как будто был заранее прощен одним этим обстоятельством. – А ты – сводня! Хоть и молодая, а душа гнилая в тебе!

Я высвободила руку, подобрала пакет, швабру и пошла от скамейки, на которой надсаживался Павел Петрович.

– Завидовала ты ей! – орал он мне вслед. – В аду тебе гореть! Сатанистка!

Я остановилась. Вернулась к лавочке и врезала Павлу Петровичу шваброй. От неожиданности он, как мешок, повалился на бок. Я ударила его еще раз, по голове. Потом еще раз, и еще, и еще.

Вечер я снова провела в ванной. На правом бедре появилось слово Finsternis[14].

Ближе к ночи я оделась, собрала свои вещи и вышла на улицу. По дороге к станции я не встретила ни одного человека; во всем мире, казалось, не осталось никого, кроме меня. Или никогда и не было.