F20

Непонятно, с чего вдруг меня проняла такая щепетильность в вопросах приема лекарств.

– Любой врач скажет тебе пить залептин, – отрезала Анютик, – потому что это оптимально. И другого все равно нет. А иначе у тебя начнется психоз; ты что, забыла, что я тебе говорила про месячные? На них все слетают.

Я обиделась на Анютика и первые три перемены к ней не подходила. На географии, правда, у меня в голове прояснилось. Может, действительно обострение? Никто в этой реальности не ходит сквозь стены, и даже если нормальный человек увидит кого-то, выходящего из стены, он как минимум испугается. Я же восприняла появление Сергея как нечто само собой разумеющееся. Почему? Потому что у меня психоз, ответ на поверхности… Есть вариант порезать ноги, но почему бы не попробовать залептин? Анютик держится на нем четвертый год, значит, и мне он не повредит. Главное, начать сегодня же, пока еще сохраняется критика к тому бреду, что творится у меня в голове.

После географии я попросила у Анютика прощения. Дома выпила две таблетки залептина. Ощущения были просто кошмарные. Я даже представить не могла, что эффект от таблеток может быть настолько мгновенным. Не успела я поставить в раковину чашку, из которой запивала залептин, как начала кружиться голова. Желудок поднялся к горлу и встал там, мешая дышать. Анютик помогла мне дойти до комнаты. Одна бы я не дошла.

В каждый сустав словно бы выдавили тюбик клея, я с трудом передвигала ноги. Волосы упали на лицо, но у меня не было сил убрать их. Я сидела и пятнадцать минут думала: стоит ли поднять руку, чтобы убрать волосы, или лучше так все и оставить? Состояние усугублялось, и вопрос отпал сам собой – я уже просто не могла поднять руку и заправить волосы за ухо. Анютик сказала, что так только первые дни, максимум неделю. Потом я привыкну. Мне не очень-то хотелось привыкать к такому самочувствию, но говорить ничего тоже не хотелось.

В голове дул серый ветер. Если раньше мой мозг клокотал, картинки сменялись с бешеной скоростью, мысли прыгали, раз в полминуты скатываясь на обобщенный, ничейный член, то после приема залептина все это как будто стерли ластиком. Я не хотела, чтобы так было. Я хотела стереть только Сергея, может, еще член… Хотя нет, член лучше было бы оставить, просто немного подсократить объемы его присутствия. А получилось, что вместе с Сергеем и членом я лишилась всего, что привыкла считать собой. На диване сидело лишь тело; я могла заключить, что оно мое, только из-за тянущей боли в стопе, которую два дня назад опять порезала. Правда, в тот момент мне не было страшно, не было особенно обидно. Под залептином я чувствовала лишь слабое сожаление, что жизнь превратилась в такое вот говно; как-то развить эту мысль у меня не получалось.

Анютик сказала, что смысл нейролептиков именно в этом. Не дать шизофренику развить никакую мысль. Потому что мы хватаемся за мысли, мы обдумываем даже то, что у нормальных людей доведено до автоматизма, и однажды мы так глубоко зарываемся в собственное подсознание, что оно начинает с нами говорить.

– Думаешь, я хочу пить эту мерзость? – спросила она. – Да никогда. Я все время вспоминаю, какой счастливой была в психозе, только тогда я и жила-то по-настоящему. Тебе будет лучше, – пообещала она, – уже завтра, вот увидишь.

Завтра мне не было лучше. Все то же оцепенение, равнодушие, скованность. Я не пошла в школу. Когда мама отбыла в свою клинику, а бабушка потащилась за пенсией, я постучалась к Толику. Он открыл мне и вернулся к занятию, от которого я его оторвала внезапным вторжением. Он сидел за столом, рвал листы А4 на мелкие клочки и курил.

– Толик, – прохрипела я, – что ты принимаешь?

– Седоквель, – ответил Толик, ничуть не удивившись.

– Слушай, Толик, – мне было так тяжело говорить, что на лбу выступил пот, – дай мне свой седоквель, мне очень плохо от залептина.

– Залептин вообще дерьмо, – сказал Толик, – ходишь как деревянный и выворачивает круглые сутки.

Он встал из-за стола, подошел к шкафу и протянул мне початую упаковку.

– Наслаждайся, – сказал он.

Я приняла седоквель, и, как ни странно, мне полегчало. Я, конечно, по-прежнему была деревянной, но меня хотя бы не тошнило и некоторые простейшие соображения удавалось удерживать в сознании. Скажем, дойти до своей комнаты. Закрыть задвижку в туалете. Глаза слипались, но не от желания спать, а от нежелания ничего вокруг видеть. Я легла на кровать Анютика и накрылась одеялом. Не знаю, сколько я так лежала, но вдруг почувствовала, что кто-то гладит меня по голове. Сквозь опущенные ресницы я увидела Сергея, он опять был в белой майке.

– Бедная девочка, – говорил он тихо, – бедная маленькая девочка.

Все бесполезно, подумала я.