Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа»

В то время астрономия возбуждала всеобщее любопытство, даже женщины, благодаря Фонтенелю (ил. 8), не оставались в стороне[110]. Молодому человеку на редкость повезло: он имел неограниченную возможность присутствовать в обсерватории, где на его глазах происходило изучение «множества миров». 1 марта 1764 года он приготовился самостоятельно наблюдать солнечное затмение, но «погода в Париже и на 8 лье в округе была такая пасмурная, что невозможно было что-либо увидеть». Неудача не охладила пыл Федора, и в письме к отцу он выражал уверенность, что в будущем обязательно представит ему результаты своих астрономических наблюдений[111].

Ил. 8. Фонтенель, размышляющий о множестве миров, 1791 г.

Случай Каржавина, отправленного в Париж за образованием, позволяет предметно очертить круг знаний, которые предлагал иностранцу общепризнанный центр европейской цивилизации. Федор принадлежал к числу тех, кто готов был все это осваивать. Незадолго до отъезда в Россию, отчитываясь отцу в своих достижениях, он писал, что изучил «французский язык, латынь, латинскую поэзию, немножко древнегреческий язык, риторику, в которой заключено красноречие французское и латинское, философию, географию». Особой строкой упоминалась «опытная физика», которую, «могу похвастать, — заявлял он, — знаю лучше, чем французский язык»[112]. Лекции по экспериментальной физике Каржавин продолжал посещать до самого отъезда на родину[113]. Он также, по свидетельству Филиппа Бюаша, был силен в математике и в «рисовальной науке»[114].

Этот список оказался намного длиннее, когда по прибытии в Санкт-Петербург Каржавин, как полагалось, подал в Коллегию иностранных дел «Déclaration», где подробно «объявлял», чему обучился за время пребывания в Париже[115]. В делах Коллегии отложился также черновой русский перевод этого документа, написанный от третьего лица:

<…> он [Каржавин] объявляет, что во время пребывания его в Париже с конца 1753 по 1760 год обучался он в разных классах университета помянутаго города Парижа правилам [ «les humanités»], составляющим знание латинской и греческой грамматики, також латинской и французской поэзии и реторики. С 1760 по 1762 год включительно упражнялся он в филозофических шхоластических науках, а имянно: в логике, метафизике, морали и обеим физикам как теорической [теоретической], так и практической. С начала 1763 по выезду его из Парижа [т. е. до лета 1765 г.] упражнялся он особливо в экспериментальной физике и в знании французскаго языка, к которому присовокупил он некоторое понятие о италианском языке, о географии, сфере [ «la sphère» — астрономия], ботанике, медицине и химии[116].

Отметим немаловажный штрих в парижской биографии Каржавина: французским языком он овладел довольно быстро, русский же почти забыл, и ему пришлось обучаться заново[117]. По этой причине, доносил в Коллегию князь Д. М. Голицын, новоявленного студента Парижской миссии не смогли привести к присяге: «<…> он российской язык так совсем забыл, что почти ни одного слова не разумеет»[118]. Пришлось просить Коллегию прислать текст присяги, переведенный на французский, «дабы по тому прямая сила такого клятвенного обещания ему была совершенно вразумителна»[119]. По той же причине Каржавин не смог откликнуться на просьбу астронома Делиля помочь ему в переводе некоего русского сочинения, «часть которого уже перевел любезный мой дядюшка», — сожалел Федор в письме к отцу от 15 (26) апреля 1761 года[120]. А через год просил писать ему параллельно на латинском и русском языках, так как «я вновь начинаю изучать русский язык»[121]. По просьбе своего наставника, господина Вовилье, пожелавшего изучать русский, он начал создавать своеобразный фразеологический словарь на трех языках — русском, латинском и французском, — для чего использовал оборотную сторону игральных карт (ил. 9, 10). В каталоге коллекции маркиза де Польми, где хранится этот «словарь», записано: «Эта книга поступила от господина Вовилье, старшего, профессора Королевского коллежа, умершего в 1766 г., который хотел изучать русский язык»[122]. Судя по всему, для самого Каржавина этот опыт был не менее полезен.