Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

— Что является священным? Разве священны изображения в храмах, символы, слова? Где находится святость? В этом ли дереве, в этой ли крестьянке, которая несет тяжелую ношу? Вы приписываете святость вещам, которые считаете священными, достойными, исполненными значения, не так ли? Но какую ценность имеет изображение, вырезанное рукой или созданное умом? Эта женщина, это дерево, эта птица, все живое, по-видимому, имеют для вас преходящее значение. Вы делите жизнь на то, что священно, и то, что не священно, на то, что нравственно, и что безнравственно. Такое деление порождает скорбь и насилие. Или все священно, или нет ничего священного. Или ваши слова, ваши мысли, ваши песнопения имеют значение, или они существуют для того, чтобы завлечь умы в некий вид зачарованности, которая становится иллюзией, а следовательно, они совсем не имеют значения. Существует нечто священное, но оно не в слове, не в статуе или изображении, которые созданы мыслью…

— Означает ли это, — спросил он, — что вы просто делаете то, что хотите? Что вы игнорируете авторитет государства?

— Конечно, нет. Вы, бесспорно, должны соблюдать законы государства или полиции, пока эти законы не претерпели изменений. Вы должны ехать по одной стороне улицы, а не по всей ее ширине, так как кроме вашей едут и другие машины. Поэтому необходимо соблюдать правила уличного движения. Если бы человек делал только то, что он хочет — а мы тайком все же это делаем, — в мире был бы хаос. Так вот и есть на самом деле. Деловые люди, политические деятели, почти все люди под покровом респектабельности осуществляют свои тайные желания и потребности. И это создаст хаос в мире. Временными законоположениями, санкциями мы стараемся прикрыть это. Но свободы здесь нет.

Во всем мире живут люди, которые имеют священные книги, древние или современные. Они заучивают их наизусть, слагают из них песнопения, без конца приводят цитаты, по в их сердцах — жадность, насилие, стремление к власти. Имеют ли священные книги вообще какое-то значение? Актуального влияния они не оказывают. Значение имеет беспредельный эгоизм человека, его постоянная грубая сила, ненависть и вражда, но не книги, не храмы, не церкви или мечети. Под своим одеянием монах испытывает страх. В нем таятся личные стремления, пылают тайные желания, а одеяние — лишь попытка убежать от них… Надо проходить свой путь без груза, легко, без усилий, не останавливаясь у святилищ, перед героями социальными или религиозными, но оставаясь один на один с красотой и любовью.

— Но мы, монахи, всегда одиноки, разве не так? Я отрекся от мира и дал обет бедности и целомудрия.

— Вы не одиноки, гак как сам обет связывает вас, как бывает связан человек, дающий обещание при заключении брака. Мне хотелось бы подчеркнуть, что вы не одиноки еще и потому, что вы индус; вы не были бы одиноким, если бы были буддистом, мусульманином, христианином или коммунистом. Вы связаны. А как может человек быть одиноким, если он связан, если он отдал себя той или иной идеологии, которая требует определенной деятельности? Само слово «одиночество» имеет точное значение: одинок тот, кто свободен от всякого влияния, непорочен, свеж, целостен, не разрывается на части. Когда вы пребываете в одиночестве, вы можете жить в этом мире, но вы всегда будете вне его.

Только в состоянии одиночества может проявиться полнота действий и сотрудничества, ибо любовь всегда целостна»,

За этими рассуждениями Кришнамурти стоят представления, восходящие через многих мыслителей Востока прямо к Будде. «Ощущения, — объясняет Будда, — это не «Я», эмоции — не «Я», ум — не «Я», «Я» — это Нирвана». ««Я», — говорят другие последователи Будды, — это блаженство, красота, любовь». ««Я» или душа, — говорит Вивекананда, — это единое, то, что обще всем людям и природе. «Я» не рождается и не умирает, «Я» — вечно, как вечны люди и природа». Отказ от культуры и ума не означает для Кришнамурти разрыва с людьми, напротив, только освободившись от Майи, от иллюзий, утешений, от традиций, от верований, человек может вступить, но на другом, трансцендентальном, как бы сказал Бердяев, уровне в общение с другими людьми и с природой. Одиночество по Кришнамурти — не что иное, как возвращение к своему «Я», к себе как целостному, непротиворечивому, возвращение или., точнее, обретение свободы, истины, реальности. Наш оппонент и здесь, вероятно, не смолчит, воскликнет: «Да кто может выйти из культуры, отбросить ум, остаться наедине с самим собой? Это же самоубийство! Только такие блаженные, как Кришнамурти или Андреев, могут так жить, да и то, наверное, притворяются. Нормальный человек не может оставаться наедине с самим собой, для него — это смерть, вне культуры он — ничто, в ней он царь и бог». «Но и раб», — возразил бы Кришнамурти.