Евротрэш

– Речь же совсем не об этом. Ты всегда передергиваешь. Мне как… как… мм… эстету всё-таки позволительно, наверное, не углубляться еще и в либидо собственной матери?

– Да хватит уже изображать из себя… У тебя просто не все дома. И, знаешь, поразительнее твоей чудовищной душевной глухоты только твое невежество. Прямо самой не верится, что это мой сын. Смотри, как бы на тебя снова не напала стеклянная болезнь.

– Вот как?

– Да, вот так.

– Я…

– Гляди-ка, тут наш герр Гюисманс просто онемел.

Нет, я не онемел. Я просто предпочел промолчать, как молчали в моей семье все и всегда, всё глотая, скрывая и утаивая, весь мертвый, слепой, жестокий век напролет.

– И что дальше?

– Дальше мы едем в Женеву, – сказала она.

– Простите, – сказал шофер.

– Да? – отозвалась мать.

– Я тут подумал…

– Слушаю Вас.

– Мне кажется, когда я вас обоих высажу, я смогу написать целую книгу.

Мы на заднем сиденье переглянулись. Только не это, тут мы были единодушны. Мать тут же окружила нас магическим полем, защитным щитом своей иксменовской психической энергии, чтобы никто не мог войти в этот круг и записать наши разговоры или еще как-то нарушить наши границы.

– Скучная получилась бы книга, – ответила она. – Кому это интересно? Рассказ, в котором вообще ничего не происходит, и только какая-то старуха время от времени ругается с сыном.

– Да мне просто в голову пришло… – сказал водитель. – Вообще-то я не умею ничего писать. Вот вы, наверное, пишете, герр…?

– Кельман.

– Что вы не герр Кельман, я уже знаю, – откликнулся шофер. – Ваша фамилия Крахт. Как и Вашей матушки. Я же вас слушаю без малого двенадцать часов подряд.

– За вычетом сладкого сна на парковке у канатной дороги, – мать еще дальше выдвинула свой щит, тот что с шипами и стальным моргенштерном. – Так что не преувеличивайте. И, пожалуйста, не лезьте в наши разговоры. Лучше следите за дорогой, а то там становится небезопасно, и в первую очередь для вас.

– Пять тысяч? – спросил шофер.

– Да, да, договорились, пять тысяч, – ответила мать, как раз когда мы проезжали под ярко освещенным указателем «Женева-Куантран».

– Знаешь, что мы сейчас сделаем? Прежде чем ехать в аэропорт?

– Очень интересно, – отозвалась мать.

– Но только с твоего согласия.

– Меня на многое можно подбить. Так что ты предлагаешь?

– Давай заедем на Кладбище Королей, выйдем там и поищем могилу Борхеса.

– Так ведь уже темно. Нам ни за что не найти эту могилу.

– Ну хоть попытаемся.

– Твоя книга «Faserland» вроде тоже как-то так кончалась?

– Да, но то была выдумка, а мы с тобой настоящие.

– Хорошо, едем.

– Тогда поезжайте, пожалуйста, к Кладбищу Королей и подождите нас там немного, а потом поедем в аэропорт, поскольку нам нужно в Африку.

– Как скажете, месье.

– И после этого Вы наконец от нас отделаетесь.

– И разбогатею на пять тысяч франков.

– Но чаевых, любезный, Вы не получите ни сантима, – сказала мать.

XII

Мы с матерью блуждали по кладбищу, которое вообще-то было уже закрыто. Дождь перестал. Было не то чтобы тепло, но не холодно. Издалека, со стороны озера, раздавались раскаты грома. Мать взяла с собой ролятор, и искали мы не очень усердно, без особой надежды. Водитель одолжил нам карманный фонарь, и пятно света гоняло наши тени туда-сюда между деревьями, освещая дорожки и темные, поросшие травой пространства между ними. Загадочно ухал филин, и мы хотели уже бросить поиски и вернуться к машине, как вдруг искомое надгробие возникло из темноты прямо рядом с нами с левой стороны. Неприметный камень был едва виден в зарослях самшита.

– Кристиан, смотри, вот же он, – прошептала мать и оперлась на надгробие. Ролятор остался стоять на гравиевой дорожке, одинокий черный проволочный скелет. Мать дышала тяжело и прерывисто. – Борхес, – сказала она.

– Да.

– А что там внизу написано, под именем?

– Погоди, я посвечу. Тебе видно? And ne forhtedon na. Что это за язык? Исландский?

– Древнеанглийский, – сказала мать.

Я закурил сигарету и закашлялся.

– И что это значит?

– «Не бойтесь», – ответила она.

Мы довольно долго простояли там, на кладбище, в темноте. Она взяла меня за руку. Я думал о ее смерти, и моей собственной, и как всё это будет. Она-то уже столько раз бывала почти там, в коме, в бардо[38], в клинической смерти, на искусственном питании. Может быть, это ничтожно малый, несущественный шаг, легкое дуновение, не более. Филин снова заухал. Сказать мне было совершенно нечего.

– А теперь мы вместе полетим в Африку, – сказала она.

– Окей. Пойдем, пора возвращаться к такси.

– Не будь таким занудой. Пора то, пора се…

– Хорошо, мама.

– Не забирай у меня руку. Мне так хорошо.

– Окей.

– Это из Беовульфа? Древнеанглийская надпись?

– Наверное, – буркнул я.

– А кстати, почему мы не навестили в Монтрё могилу Набокова? Мы могли устроить турне по могилам знаменитых писателей.

– А я и не знал, что ты интересуешься Набоковым.

– Гм, не то чтобы специально, – ответила она.