Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе

Креусы отравить Иона, в результате чего ей самой грозит смертью разгневанная

толпа дельфийских жителей, и только неожиданное появление старой жрицы с

вещами, найденными при подброшенном ребенке, заставляет Креусу узнать в Ионе

своего собственного сына. Если предначертания бога в конечном счете и

торжествуют - Иону, в соответствии с замыслом Аполлона, предназначено дать

начало славному племени ионийцев, - то сам Аполлон предстает тем не менее в

весьма неблагоприятном свете, а сюжетная схема трагедии во второй ее

половине строится вне всякой связи с божественной волей: только случайно

Креусе не удается отравить Иона и столь же случайно раскрывается тайна его

рождения. Определяющую роль играет здесь фольклорный мотив "подкинутого

ребенка" с его последующим "узнаванием" и благополучным концом, причем эти

ситуации уже у Еврипида наполняются бытовым материалом и элементами

психологической характеристики персонажей. Наряду с "Ионом" папирусные

находки последнего столетия принесли множество отрывков из поздних трагедий

Еврипида, в которых потерявшая своих детей от брака с богом мать находит их

в лице молодых героев, выручающих ее из неволи у злой госпожи ("Антиопа",

"Гипсипила"). Дальнейшую судьбу названных мотивов легко проследить в

новоаттической и римской комедии, для которой еврипидовская трагедия

открывает весьма перспективный путь.

"Узнавание" существенно меняет взаимоотношения между действующими

лицами также в трагедии "Ифигения в Тавриде" (ок. 414 г.). Но здесь основной

интерес сосредоточен на переживаниях героини. Ифигения, спасенная Артемидой

от ножа ахейцев в Авлиде и ставшая жрицей богини у далеких тавров,

вынуждена, по обычаям этой страны, отправлять на смерть всех попадающих сюда

эллинов. В глубине души, однако, Ифигения мечтает о возврате на родину и

ждет спасения от своего брата Ореста. И когда Оресту, прибывшему в своих

скитаниях после убийства матери в Тавриду, грозит смерть от руки

сестры-жрицы, ситуация достигает предельного напряжения. Эпизоды,

изображающие встречу не узнавших сначала друг друга брата и сестры, а затем

их взаимное узнавание, не только держат зрителя в непрерывном волнении за

судьбу героев, но отличаются также большой психологической достоверностью в

обрисовке их чувств. И здесь собственные усилия Ифигении кладут конец

противоестественному положению, в котором она и ее брат оказались по воле

богов, и помогают участникам этой драмы вернуться к нормальному

человеческому состоянию.

Благополучный конец - при еще более развитой интриге - объединяет с

названными выше произведениями трагедию "Елена" (412 г.). В ней одна из

версий мифа о судьбе виновницы Троянской войны (подлинная Елена была якобы

перенесена Зевсом в Египет, а Парис увез с собой только ее призрак) и

вытекающая отсюда трагикомическая ситуация "узнавания" при встрече Менелая

со своей подлинной супругой осложняются новым моментом: Елене приходится

всячески уклоняться от брака с молодым египетским царем Феоклименом, и

нашедшим друг друга после длительной разлуки супругам нужны незаурядная

хитрость и выдержка, чтобы с честью выйти из последнего испытания. Таким

образом, и здесь в основу трагедии положен старинный фольклорный сюжет о

возвращении мужа (или влюбленного) к ожидающей его верной жене (или

невесте); до соединения с любимой муж подвергается всевозможным опасностям,

но и жена в его отсутствие должна преодолевать немалые трудности, чтобы

сберечь свою честь. Представленный впервые в греческой литературе в

"Одиссее", этот мотив через посредство Еврипида становится чрезвычайно

плодотворным для позднего греческого романа, где обязательными элементами

являются разлука и случайные встречи влюбленных, притязания варварских царей

и цариц на их красоту, побеги и погони, кораблекрушения и плен, пока все не

приходит к счастливой развязке.

Хотя созданная Еврипидом в конце его жизненного пути "трагедия интриги

и случая" представляет самый крайний полюс по отношению к классической

трагедии периода расцвета, она является вполне закономерным итогом его

творческих исканий и творческой практики. В центре героической трагедии

Эсхила и Софокла находилась человеческая личность, включенная в объективно

существующие отношения, тесно связанная с закономерностями бытия, как их

осознавали передовые греческие мыслители. Опору своего существования этот

цельный, ответственный перед собой и перед гражданским коллективом индивид

видел именно в устойчивом коллективе, каким для него являлся полис, и

полисные связи воспринимались как божественное установление. Трагический

конфликт возникал не из внутренней раздвоенности или противоречивости героя,

а из нарушения им - сознательно или бессознательно - бесспорных нравственных

норм. Все случайное, индивидуальное, способное отклонить образ от идеального

представления о человеке и гражданине, подлежало исключению из поля зрения

драматурга.

С разрушением полисного единства пропадала объективная общественная

основа для жизнедеятельности цельного в своих этических устремлениях

трагического героя. Это означало утрату титанической монолитности,