Если трибуны свергнут Кондора, это мало что изменит, поскольку и им тоже придется применять насилие. Изменится только стиль. На место тирана придут демагоги. Демагог же осуществляет власть, манипулируя по своему желанию институтом плебисцита. Искусство здесь заключается в постановке вопроса; если вопрос сформулирован удачно, то ответ получится убедительным — подавляющим не только своей массовостью, но и духовной унификацией, результаты которой будут ощутимы повсюду, вплоть до верхних слоев общества.
Кондор стремится избегать плебисцита: этот язык ему чужд. Зато он использует в своих целях скопления народа. Если оппозиция становится слишком заметной, Домо в любой момент может вызвать бурю в гавани либо на базарах, а потом усмирить ее. Начинается все с увертюры: полулегальная бульварная пресса выдвигает требование о принесении в жертву таких-то и таких-то голов — в стиле «Ami du Peuple» [199], чего в большинстве случаев оказывается достаточно. Иначе ярость народа всколыхнется и станет вирулентной.
Во время таких беспорядков обычно не увидишь ни военных, ни полицейских, ни даже известных соратников по партии. Даже наоборот: Домо приказывает своим людям вмешаться, когда дело заходит дальше битья оконных стекол. Могущественный Кондор берет своих противников под защиту.
Власть не переходит в политику непосредственно; к ней неизбежно примешивается личностный фактор. Это — рубеж, на котором как тираны, так и демагоги унижают себя, становясь деспотами. Здесь вторгается безумие, воспаряющее над властью и часто граничащее с комизмом. Так, Нерон, хотя он имел слабый голос, захотел добиться первенства и в роли певца. Недавно я проследил за его гротескным выступлением в неаполитанском театре, перед началом которого пять тысяч тогдашних хиппи были распределены по рядам зрителей, чтобы создать впечатление бурных оваций. Ликование начиналось с «жужжания», усиливалось до «желобков» и, наконец, накатывало на арену «кирпичиками» [200].
Другой — Коммод, который разыгрывал из себя потомка Геркулеса, — самолично убивал в Колизее диких зверей и, бражничая, пил из бокала, по форме напоминающего Геркулесову палицу
[201]. Этот Коммод, впрочем, примечателен для меня как тип
Изучение истории цезарей имеет для анарха скорее теоретическое значение — — — это образцовое собрание всех возможных типов правителя. Тогда как
Тиран — даже если он опустился настолько, что стал деспотом, — обладает большей способностью порождать анекдоты, чем демагог. Хороший пример тому — Сулла и Марий [206].
Один крупный демагог, выступивший на политическую арену, когда была открыта планета Плутон, по-дилетантски занимался живописью, как Нерон — пением. Он преследовал художников, чьи картины были ему не по вкусу. Он по-дилетантски пробовал свои силы и в других областях, например, выступал как стратег на беду многим, однако в техническом смысле был безупречен — шофер до мозга костей, чем бы ни занимался, в конечном счете он и себя велел кремировать с помощью бензина. Очертания этой фигуры расплываются в несущественном: их стирает поток цифр. Для историка, как и для анарха, он малоинтересен. Красная монотонность, даже в злодеяниях [207].
Кондор, в отличие от него, держится в скромных границах Эвмесвиля. Прогресс закончился; внутреннее беспокойство гонит происходящее — как часовую стрелку — по кругу.
«Никакого продвижения вперед», — часто слышу я от своего родителя; похоже, он считает это несчастьем. Он полагает, что «застой есть движение вспять», — — — зато маленькие люди довольны, если повседневное остается неизменным: им больше нравится видеть дым, поднимающийся из трубы, нежели дым пожарищ.