Это не моя жизнь

Акулина, стоявшая напротив, была одета в белое до пят платье. Её русые волосы заплетены в косу и тщательно уложены вокруг головы. В движениях чувствовалась уверенность, а в голосе сквозила обида и злость:

– Как ты умудрилась заместо меня дитя родить? Оно моё, кровинка моя, дитятко… Как Федро тебя не раскусил?! Умеешь притворяться, с-с…

Неожиданно говорившая замолчала и стала пристально вглядываться в своего прилетевшего двойника. С двойником что-то происходило, и он сам чувствовал это.

– Так вот, значит, как ты мужа зовёшь… Федро! Простенько и со вкусом! Акулина, я сейчас всё объясню, – ответил двойник внезапно огрубевшим голосом. – Ты ни в чём не виновата. Это я по ошибке, не специально, вклинился в твоё тело. Я прилетел из будущего…

– Господи! Что с тобой? Ты мужик, что ли? – запаниковала настоящая Акулина. – У тебя борода растёт! Ханс, кого ты принёс? Я тебе разве этого заказывала? Посмотри!

Изместьев чувствовал, что меняется на глазах; с лица словно снимали многолетний гипс – кожа трескалась, волосы застилали лицо, лезли в рот, в нос и глаза. Пальцы рук и ног заныли; из фаланг полезли ногти, они крючились, загибались. Ощущения были совершенно незнакомые и не поддающиеся описанию.

– Так это ты меня сюда вытащила?! – промычало жуткое существо, в которое за считанные секунды превратился Изместьев. – Кто тебе позволил это сделать?! Я понимаю, что поступил скверно, но ты не имела права! Как ты посмела?!

Боль и скрип во всех конечностях сделали своё дело – Аркадий разозлился на Акулину. Он медленно, насколько позволяло его теперешнее состояние, начал наступать на трясущуюся Доскину. Та в ужасе бросилась от него, но её ноги почему-то скользили по зелёной траве.

Шаги Изместьева были гораздо эффективней, он приближался, злость на колхозницу клокотала в груди, он готов был её разорвать. Хотя – за что? Даже если отбросить эмоции, они квиты: он вышиб её из седла в родильном отделении, а она дотянулась до него на пороге его квартиры. Квиты! Впрочем, волосато-бородатый вурдалак не хотел об этом думать. Он изо всех сил двигал конечностями, догоняя несчастную женщину, лишившуюся детей, мужа и быта…

Акулина почувствовала настрой монстра и не на шутку испугалась. Издавая пронзительные вопли, пыталась ускользнуть от его крючковатых лап.

До Изместьева же время от времени доносилось неизвестно откуда:

– Разряд! Давай триста! Не бойся… Дышать, дышать! Как зрачки? Рефлексы? Продолжаем!

Акулина кричала громко. На травянистую поляну то тут, то там стали выходить люди в белом. Седовласые причёсанные старцы были недовольны тем, что кто-то их побеспокоил в столь благостный час. К Акулине приблизилось странное, словно только что слетевшее с картины Ван Гога, существо.

Они начали возбуждённо шептаться, потеряв при этом бдительность, чем не преминул воспользоваться Изместьев. Он практически дотянулся до беглянки, но в этот миг отчётливо донеслось – откуда-то снизу:

– Всё! Последний раз триста шестьдесят шарахнем и всё! Разр-р-ряд!!!

Звездануло так, что, показалось, вывернуло наизнанку. Именно изнанкой и полетел вниз, сквозь все мыслимые и немыслимые препятствия. Его вновь обступили шорохи и медицинская суета. Кто-то вновь чем-то холодным и острым раздвинул гортань. В лёгкие вдувалась смесь. Он жил.

– Есть синусовый ритм!

– Капаем, капаем, дышим! Активней, активней!

– Грудину с рёбрами не сломали? А то она хрупкая такая…

– Если сломали, починим! Не в первый раз!

– Вытащили, кажется…

Винчестер на грани

Какая странная иллюзорная двойственность! Словно с Савелия в одну из ночей удачно сняли копию. И – вдохнули в неё жизнь, как гелий из баллона – в шарик. И она, эта копия, начала жить в другом месте, другом времени, под другим именем. По-другому чувствовать, двигаться. У неё другой темперамент.

Но весь парадокс кроется в том, что на двоих им оставили один мозг! Вся информация стекается в один компьютер. У этого компьютера от немыслимой перегрузки вот-вот сгорит винчестер!

Его забыли об этом предупредить, когда снимали копию. Если вовремя не вдохнуть или не воткнуть чего-нибудь «вышибающего», то от увиденного и услышанного можно съехать с рельсов, и потом уже никогда на них не встать! На такой объём информации жёсткий диск не рассчитан…

Один Савелий выслеживал Трутня с Крапивницей. С биноклем. Ходил за парочкой неотступно, стараясь то и дело попадаться им на глаза. Трутень – он и есть Трутень, что с него взять? Но его обожала Крапивница, и с этим Савелий вынужден был считаться. Частенько представляя себя на его месте, рисовал в воображении сцены, позы, объятия, находя в подобной медитации отдалённый аналог наркотического забытья.

Второй Савелий был всерьёз озабочен судьбой отца. Того самого, которого ещё вчера люто ненавидел. Почему именно сын почувствовал перемены в родителе? Причём единственный из окружающих! Ни жена, ни друзья… Может, между ними была установлена телепатическая связь? Хотя связь какая-то, конечно, должна быть, они же родственники!