Это не моя жизнь

– Да куда его увезли? В какую больницу? – в словесный поток Жанет отец сумел вставить своё. – Как там его самочувствие? Что с ним?

В этот момент раздался телефонный звонок. Отец, по-видимому, схватил трубку.

– Да? Лида! Как он? В какую больницу его отвезли?.. Ну, ну… Пункцию, говоришь? Когда?..

В этот момент послышался звук приближающихся шагов. За дверью.

Из глубины квартиры раздавалось:

– Может, со Стефаном созвониться?.. Думаешь, обойдётся?..

Акулина стояла вся в поту и тряслась… от холода. Нет, это выше её сил! Она не может видеть отца! Испытание из разряда запредельных! Сердце, психика могут не выдержать! Нельзя, нет… Она не готова!

Звук шагов приблизился.

Выстрел внутри

– Кто к нам пожаловал! Нет, вы посмотрите на неё! – открыв дверь, Жанна округлила зеленоватые глаза. – Та самая, которая… Сама пришла! Чтоб мы, значит, ей глазки повыцарапали! Что вам здесь надо, бабушка?!

– Жанна, уйми свой пыл! – раздалось из глубины квартиры, и вскоре в проёме появился отец.

Отца Изместьев не видел вечность, тот умер в девяносто пятом году.

– Здравствуйте. Думаю, вы расскажете нам, что же произошло на самом деле?

Вопрос отца повис подобно сигаретному дыму на лестничной площадке, потом площадка почему-то закружилась, сделалась лабиринтом и, подобно шлангу огромного пылесоса, жадно всосала Акулину.

– Доктора позовите! – ударилось о спину убывающим эхом. – Женщине плохо! Она в обмороке, помогите кто-нибудь!

Над ней плыли огни, потрясывало на неровностях. Вскоре поняла, что едет на кушетке. Вернее, её везут. Огни вверху – это лампы бесконечного больничного коридора. Что с ней? Кажется, упала в обморок. Но обморок – не кома. Хотя… Смотря как упасть! Можно так шарахнуться, что угодишь и в глубокую кому.

– Давление шестьдесят. Что на кардиограмме? Что значит, не делали ещё?! Аллергия? Не знаю… Преднизолона шестьдесят, глюкозы четыреста. Шевелитесь, мать вашу!

Это про неё? Но что могло произойти? Она не может пошевелить ни рукой, ни ногой. И вообще, кто она в данный момент: Изместьев? Доскина? Или, может, кто-то третий? Она ничему не удивится.

Ей беспардонно задирают подбородок, заталкивают в гортань ларингоскоп, потом трубку. Искусственная вентиляция? Господи, это ещё зачем? Ах, да! Действительно, не может самостоятельно сделать вдох. Нет для этого сил!

Чувствует каждое сокращение своего сердца. Как желудочки и предсердия наполняются кровью, как выталкивают её в сосуды. Качать с каждой минутой становится всё труднее, капилляры забиты тромбами. Она знает, что сердце делает свои последние удары.

Какое оно, последнее сокращение моего сердца?

Оно похоже на хлопок далёкого выстрела. Только сделанного внутри. Выстрел жизни, точка. Или – как последний вздох захлёбывающегося пловца, скрученного под водой судорогой. После которого – ни-че-го!

Совершенно ничего: ни ветра, ни дождя, ни солнца. Ты их, конечно, ещё увидишь. Но не почувствуешь. И это страшно.

Эмоции выплеснутся, тебя больше нет. И смотришь на то, что крутится-вертится после тебя. И – не можешь повлиять. Вершатся глупости, смешные и несуразные, тебя распирает, но… Поздно, господа офицеры.

– На плёнке асистолия. Зрачки… Адреналин, соду, кальций, не спать, не спать!.. В подключичку!… КПВ!…

Как им не стыдно?! Она – совсем раздетая, на ней ничего нет. Мужики столпились – налипли, как гвозди на магнит. Все лапают грудь, такую некрасивую… Такую невзрачную… Она сверху всё видит!

Ах, это они непрямой массаж сердца делают! Во рту – трубка, какой-то щупленький паренёк раздувает чёрный мячик. Это мешок Амбу. Это он так за неё дышит. Поскольку она ничего сделать уже не может сама. Разучилась за считанные секунды.

Кто-то тянет вверх. Сквозь потолок, сквозь все этажи. Странно: от пролёта сквозь бетонные перекрытия ничто не сломалось, не разверзлось. Будто из радиоволн состоит, а не из плоти и крови!

Она никогда не прыгала с парашютом, ощущение затяжного прыжка совершенно незнакомо. Тем более, когда несёшься не вниз, а вверх. А там что-то трещало, затягивая ввысь. Внизу уже ничего не было видно из-за множества облаков.

– Дефибриллятор, быстро! – влетело в ухо. – Двести для начала! Всем отойти! Разряд!

Бабахнула молния, Акулина кувыркнулась через голову и помчалась вниз. Бабахнуло ещё и ещё! И снова потянуло куда-то вверх. Дёргало в разные стороны, болтало, как дерьмо в проруби.

Наконец, она вынырнула из белой маслянистой жидкости. Даже не вынырнула, её кто-то вытащил за шиворот. Вытащил и упорхнул в зелёную чащу неподалёку, даже не успела заметить.

– Спасибо, Ханс! – прозвучало прямо перед ней.

Зрение кое-как сфокусировалось, и она вздрогнула: перед ней стояла… она сама. Акулина Доскина собственной персоной! Стояла, сверлила глазёнками-кнопками и шипела:

– Откуда ты взялась такая? Кто тебя вместо меня вставил? В мою постелю положил, лярву такую? В мои трусы-рейтузы воткнул? Отвечай!

– Акули… Акуль… – начала сбивчиво шептать только что прилетевшая, но голос отказывался подчиняться, из горла вырывался непонятный хрип.