Это не моя жизнь

«Кого-то возбуждает волосатость, кого-то запахи, кого-то татуировки с пирсингом. Кто-то любит в постели, кто-то – на бильярдном столе, чтоб шары по зелёному сукну тудыть-сюдыть… Да мало ли в нас заморочек всяких! Не надо париться по данному поводу. Тебя явно тянет к запретному, хозяйка! Не сопротивляйся своей сути. Получай свой земной кайф, его не так уж много отведено. Интуитивно следуй за телом, куда оно приведёт… К Павлу, так к Павлу… А может, ещё к кому?»

Бобриха, что под первым номером, вдруг замахала лапами:

«Не будем уходить в сторону от темы! Ишь, до чего договорилась! Прислушиваться к телу, ну-ну! Это же проще простого, здесь мозгов не надо. Тело приведёт лишь к одному: примитивному траханью! И будешь ты похотливой сучкой, не более. Сегодня – Павел, завтра – Ибрагим, послезавтра – Чингиз… И – по рукам, красавица, по чужим постелям! Один захочет так, другой – эдак, один подмылся, другой – нет. Вперёд, залётная! Тебя – как рыбу к пивку!»

И тут они полезли в драку. Ольга никогда не была свидетельницей бобровых сражений. И дерутся ли они вообще, не знала. Эти животные всегда казались ей миролюбивыми существами.

Толстая и зубастая, которую Ольга назвала прокуроршей, наваливалась всей массой на адвокатшу, но костлявая умудрилась выскользнуть. Её крысиные повадки помогали атаковать. Шерсть в разные стороны летела клочьями.

Оглянувшись, Ольга хмыкнула; она не заметила – лекция закончилась, все разошлись. В раздевалке Корпоративного Университета, где слушала курс, кроме её плаща ничьей одежды не было.

Выйдя на сентябрьское солнце, зажмурилась. В мире царствовало бабье лето, на курортах – бархатные сезоны, а ей мерещились какие-то бобрихи!

– Окопалась ты, Ольк! – любила повторять ей Инна Вараксина, подруга и коллега. – Всё вглубь стремишься, а надо бы над суетой взлететь. Смени направление движения! Поменяй вектор!

Она вдруг поймала себя на том, что побаивается идти домой. Вдруг Аркадий вернулся? Как они будут смотреть друг другу в глаза? Наверняка он провёл это время с Аленевской, хотя… Полной уверенности не было. А к банкирше она ни под каким предлогом не пойдёт… Что же делать? Без Аркадия она жить не умеет…

Ольга вошла в тёмный подъезд, лифт не работал. Где-то на четвёртом этаже сердце начало колотиться в висках, но останавливаться не стала. Ей всего тридцать восемь, сердце должно быть здоровым, выдержит. А то, что колотится – так это нервы.

Тишина квартиры обняла тополиным пухом – мягко и противно.

Закрыв за собой дверь, Ольга постояла в прихожей какое-то время. Вспомнились отчего-то счастливые дни, когда они с Аркадием и шестилетним Савелием после мытарств по коммуналкам въехали, наконец, сюда. Сколько длилось счастье: годы, месяцы? Или подобие счастья? Но какая разница? Оно было – это главное, остальное – детали.

С каким энтузиазмом она тогда начала обустраивать гнездо! Мыла, чистила, штукатурила, оклеивала… Голова шла кругом. Какие планы строили с Аркадием! Где они сейчас? Что от планов этих осталось? Надеяться, что всё вернётся, хотя бы десятая часть – верх наивности.

Сейчас квартира пуста, в ней холодно и неуютно. Интересно, дома ли сын?

Скинув туфли, Ольга босиком направилась в комнату Савелия. Неделю назад, на этих квадратных метрах разыгралось такое!.. С тех пор она мужа и не видела. Аленевская наверняка видит, а Ольга, законная супруга, – нет.

Как ни странно, Савелий был у себя, спокойно спал на тахте. Ольга услышала равномерное посапывание. Одеяло сбилось к стене, обнажив худые коленки. Здорово, когда сын дома! Это счастье… Почти.

Что тебе снится, крейсер «Аврора»? Когда-то любимая поговорка Ольги, любимая песня сына в детстве… Сейчас кроме виноватой улыбки слова детской песенки ничего не вызвали. Детство Савелия давно кончилось, кораблики уплыли. С ними всё остальное.

Экран монитора мерцал в полумраке подобно волшебному зеркалу. Аркадий не раз повторял, что от компьютерной зависимости вылечить намного легче, нежели от наркотической, и родители не препятствовали углублению Савелия в интернет. Родительская любовь подобна кроту в своей прозорливости…

Савелий вдруг улыбнулся во сне и зачмокал губами. Совсем как в младенчестве. У Ольги увлажнились глаза. Она на цыпочках подошла к тахте, опустилась на колени и осторожно чмокнула сына в щёку.

Молитва на болоте

Не раз и не два во время «трапезы» Изместьев ловил на себе внимательный, изучающий взгляд старшей дочери. Девочка не могла не заметить перемены, произошедшей в матери. Новорождённая тем временем мирно посапывала на старом сундуке, переоборудованном под импровизированную кроватку.

Оказывается, и в таких «непривычных» условиях можно было как-то жить. Не знай Изместьев, как оно бывает по-цивильному, так и этим бы, вероятно, довольствовался. Но беда была в том, что он знал другую жизнь. Знал, но не ценил! Сбежал от неё, как чёрт от ладана. И что теперь? Что нового нашёл, что обрёл?