Это не моя жизнь

– Ты портянки наматывать как – забыла?! – «огорошил» её пьяный голос благоверного, когда она тщетно пыталась справиться с «ароматными» задубевшими тряпками, которые никак не желали наматываться на её миниатюрные стопы. – Я ж тебе объяснял столько раз, кулёма!

В огромных болотных сапогах Акулина двигалась за Федунком след в след. Муж выломал огромную жердь и, подобно флагману советского судостроения – ледоколу «Сибирь», прокладывал путь следовавшему за ним по болотистой местности каравану судов в лице законной супруги. Сапоги то и дело норовили увязнуть, соскочить с ноги.

– Чёрт бы побрал!.. – отрывочно долетало до Акулины. – Живём, как на выселках! Болота, комары!.. Тут и сдохнуть-то по-человечески не выйдет! Сгниёшь в трясине, сожрёт скотина кака-нибудь!.. Скока можно?!

В голове Изместьева гнездилась куча вопросов, но задавать их он не имел права: Акулина Титовна в этих местах родилась, выросла, и родину должна знать как свои пять пальцев. Леса, косогоры, перелески. И топкие болота. Родину не выбирают.

Стыдно признаться, но Акулине до сих пор было неизвестно имя старшей дочери. Шатаясь от усталости и головокружения, старалась не отстать от мужа. Она ещё надеялась в «неформальной обстановке» выяснить некоторые ответы, без знания которых дальше невозможно было выдавать себя за Акулину Доскину.

– А в город перебраться не хошь? – первый провокационный вопрос получился вполне естественным, но муж Акулины неожиданно замер между двух кочек и тут же провалился по пояс в вонючую жижу.

После этого Федунок так посмотрел на жену, так потом рванул вперёд, словно сзади была не безобидная супруга, а оборотень с горящими глазами.

Акулину хлестали по лицу ветки, ей недоставало воздуха, но очень боялась отстать, и поэтому «хлюпала» за «супругом» из последних сил. Лишь изредка различая перед собой могучую спину Фёдора. Их окружала почти полная темень.

– Сдурела баба, чо ли, совсем заклинило? – бубнил себе под нос «чавкающий» впереди «Сусанин». – Чо у вас там – ну, в организме вашем происходит, что опосля родов дурами становитесь? Мозги вытекают, чо ли? Дак ежели вытекают, то человек сдохнуть, вроде как, должен. Какой город? Сама посуди, какой, к лешему, город?! Кому мы тама нужны-то? Разве что грузчиком в магазине?

– Почему, Федь? – Изместьев старался изо всех сил придать голосу наивнейшую из интонаций. – Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. У тебя дети, их двое теперь, об их будущем думать надо. Или ты не отец? Подумай…

– А чо думать-то? Нинка, эвон, в школу не пошла! Хотя семь лет давно тяпнуло. Не в чем. А ты говоришь – город! Город… В городе мы совсем страшилами будем. В деревне-то ладноть…

– А с ней кто-то занимается сейчас? С Ниной? – вырвалось неосторожно у Акулины.

Фёдор выругался, сплюнул:

– Дак ты и занимаешься! Забыла, кулёма? Ты, случаем, вместе с дитём мозги свои не родила?

Акулина ненадолго задумалась, чуть приотстав от мужа: дочь зовут Нина, и она обязательно наверстает всё пропущенное в школе, весь материал, к тому же этот факт можно использовать для поездки в город. Только как?

Очень скоро сапоги промокли, а ноги закоченели. Она совершенно не ориентировалась, куда надо идти, чтобы вернуться. Оставь её Фёдор в этот момент, сгинула бы как пить дать.

Примерно через полчаса их «путешествия» Федунок начал кричать корову. В его полупьяных гортанных выкриках Акулина впервые для себя уловила отчаяние.

– Кумушка, где же ты? Ау-у-у-у! На кого ты нас оставила? Отзови-и-ись! Кумушка-а-а-а!

Акулина не кричала, чем вызывала ещё большее раздражение мужа. Она понимала, что по идее должна была больше Фёдора переживать по поводу исчезновения коровы, она – хозяйка, хранительница очага. Но – увы! Она – плохая актриса, при столь мощном потоке новых впечатлений ей просто не удавалось «соответствовать». Тем более – вымотавшись, промокнув и замёрзнув.

Фёдор, разогретый самогонкой, казалось, совсем не чувствовал холода.

– Кума-а-а-а-а! Кума-а-а-а!

Эхо разносило по болоту пьяные крики, но в ответ раздавалось лишь «чавканье» болотной жижи под сапогами да треск сломанных веток.

Порой ей казалось, что перед ней не Федунок, а баба в фуфайке и в сапогах. До слуха Акулины доносился натуральный заунывный плач супруга: