Это было в Краснодоне

— Не огорчайтесь, Василий Дмитриевич. Первый блин, как говорится, всегда комом… Их вон сколько ещё — в камерах не продохнуть, кто–нибудь заговорит… Звать следующего?

Подтынный вяло кивнул.

— Зови.

Один за другим входили в кабинет молодые, безусые хлопцы. Становились перед столом, усмехаясь, — или удивлённо вскидывая брови, или сердито хмуря лоб, — отвечали коротко, односложно: «Нет, ничего не знаю, первый раз слышу»… Ответы были одни и те же, и Подтынный вскоре перестал задавать вопросы и только коротко приказывал:

— Дадышев? На скамью…

— Гуков? На скамью…

— Бондарев? На скамью…

— Главан? На скамью…

Неожиданно чистый девичий голос заставил его поднять голову:

— Можно?

Так неуместно прозвучал обычный, вежливый вопрос в этой забрызганной кровью комнате, что Подтынный в первую минуту опешил. На пороге, закинув руки назад, стояла невысокая девушка в скромном тёмном костюме. Её лицо с правильными, мягкими чертами разрумянилось от мороза. Девушка неторопливо сделала несколько шагов вперёд, и только теперь Подтынный заметил, что руки у неё связаны.

— Ковалёва Клавдия, — шепнул на ухо Кулешов. — Только привезли…

По виду Клава походила на старшеклассницу. Каштановые, слегка волнистые волосы аккуратно уложены, строгий чёрный воротник плотно облегает красивую шею. Говорит она, слегка растягивая слова, чуть–чуть картавя. Нет, она не знает, за что её арестовали. Никакого отношения к подпольной организации она не имеет. Все названные фамилии она слышит впервые. Она живёт на хуторе и в городе бывает редко. Знакомых здесь у неё нет…

Подтынный рассеянно слушал её ровный тихий голос и раздумывал, как поступить дальше. Он чувствовал на себе выжидающий, с заметной ехидцей взгляд Кулешова, украдко косился на бесстрастное лицо жандармского офицера… Короткое колебание– и привычный возглас:

— На скамью!

Кулешов проворно кинулся выполнять приказание. Он уже поднял с пола моток верёвки, подвёл Клаву к скамье, когда в комнату вошёл Соликовский.

Начальник полиции был в отличном расположении духа. Не раздеваясь, он подошёл к Кулешову, похлопал его по спине:

— Стараешься, адвокат? Ну–ну… А ведь с тебя причитается! Нашлась твоя краля…

— Какая краля? — не понял Кулешов.

— Э-э, не прикидывайся овечкой, знаем мы вас, интеллигентов! Любку Шевцову помнишь? Это ж ты первый её заметил, летом тогда приводил. Упустили мы её тогда, как лопухи… Так вот, поймали её в Ворошиловграде. Везут сюда… — Он восхищённо покрутил головой. — Нет, что ни говори, а немцы — сила! Все у них организовано, все расписано, как по нотам. Дана команда — разыскать! Раз–два — готово!

— Да, очень культурная нация, — вежливо поддакнул Кулешов.

— А насчёт остальных как, Василий Александрович, — спросил Подтынный, — ничего не слышно?

— Найдутся и остальные, — отозвался Соликовский, снимая дублёный полушубок. — От нас не уйдут!

— Ну, как тут у вас? Э–те–те, какая голубка попалась в нашу клетку! Кто такая?

Подтынный коротко рассказал о результатах допроса Ковалёвой.

— Ковалёва? — переспросил Соликовский. — Никого не знает? Ну, это мы сейчас проверим…

Не спуская глаз с Ковалёвой, он постучал кулаком в стенку.

— Черенков! Веди сюда Земнухова!

Ковалёва не шелохнулась. Когда Черенков ввёл Земнухова, Клава только на миг метнула взгляд к двери и с безразличным видом отвернулась.

Земнухов стоял, устало опершись о дверной косяк. Лицо его было похоже на страшную маску — все в ссадинах, кровоподтёках, на теле, едва прикрытом превратившейся в лохмотья рубахой, зияли, свежие, сочившиеся кровью рубцы.

— Узнаешь? — с издёвкой спросил Соликовский, указывая на Клаву.

Земнухов близоруко сощурился:

— Первый раз вижу эту девушку.

— Гм… А ты, Ковалёва, что скажешь?

Не поднимая глаз, Клава с чуть заметной дрожью в голосе проговорила:

— Мы с ним не знакомы.

— А ты присмотрись получше… Правда, в нашей парикмахерской ему немного изменили причёску, — съязвил Соликовский.

Клава отрицательно покачала головой.

Соликовский подбежал к девушке, повалил её на скамью, сорвал с неё одежду… Взяв в руки скрученный вдвое телефонный шнур, он повернулся к Земнухову:

— Я запорю её, слышишь ты, сучий выродок, задушу её сейчас своими руками, если ты не скажешь, что знаешь её!

Даже сквозь багрово–чёрные синяки и подтёки было видно, как побледнел Земнухов. Он стоял, закусив нижнюю губу, и из губы, змеясь по подбородку, струилась кровь…

Прошла неделя с того дня, как донос Почепцова попал в руки Соликовскому. Несколько десятков юношей и девушек были брошены в камеры полиции.

Гитлеровцы применяли самые жестокие пытки, какие только могли придумать, чтобы заставить их говорить, но они упорно отказывались давать показания. Вечером Соликовского и Подтынного пригласил к себе Зонс. Когда они вошли, Зонс торжественно встал, взял руку под козырёк.