Если у вас нет собаки…

— По борщам она у меня мастерица, — сказал Иван, опрокинув вторую рюмку вишневки. — Что ты будешь делать! Я, считай, за борщ Тоньку и полюбил.

— Да ладно тебе ерунду городить, — отмахнулась Антонина Назаровна.

— Молчи! — прикрикнул Иван. — Как вчера было… что ты будешь делать… в общежитие я к ней пришел… она борщ предложила. Ну, думаю, сейчас плеснет в тарелку бурды постной… а как запах почувствовал, чуть с ума не сошел. В тот же вечер Тоньке предложение сделал. Помнишь, Тоньк?

— Я-то помню, ты вот наплел — не расплетешь. Борщом я тебя не в общежитии накормила, ты летом в деревню приезжал, с родителями моими знакомиться. Там и ел борщ. И предложение уже давно сделал.

— Ты все путаешь.

— Сиди, — усмехнулась Антонина Назаровна. — Денис, еще борща налить?

— Больше не осилю, — сказал Денис Евгеньевич, положив ладонь на живот. — Накормила, Назаровна, напоила. Спасибо.

— Чем она тебя поила, — хмыкнул Иван. — К вишневке не притронулся.

— За рулем нельзя!

— О-о! Глянь, а куда ты намылился?

— Домой хочу вернуться. Окно фанерой забил, до весны простоит. А больше вроде и дел нет.

— Скажешь тоже, — Иван взял из хлебницы кусок хлеба и кивнул на окно. — Делов здесь всегда в достатке. Ты спроси меня, сижу я без дела когда-нибудь? Только если на дворе ночь-полночь… что ты будешь делать. С утра как встанешь, так до вечера и возишься. Ты не улыбайся, у нас с тобой понятия разные. Не думай, врачей я уважаю, врачи и учителя всегда в почете, но вы все больше головой работаете, а я руками. Разница есть?

— Есть, наверное, — вокруг глаз Дениса Евгеньевича появились черточки-смешинки.

— Разница, Денис, большая. Ты в земле копаться не любишь.

— Каюсь.

— То-то и оно! А меня за уши от грядок не оттащишь. Я ж в деревне родился, что ты будешь делать! Десять ребятишек нас у матери было…

— Пошло-поехало, — вздохнула Антонина Назаровна, встав из-за стола.

— Десять! — прикрикнул Иван. — Земля для нас — святыня. Я руки замарать не боюсь, я…

— Уймись ты, малахольный, — Антонина Назаровна виновато посмотрела на Дениса Евгеньевича. — Не слушай его.

— Пусть говорит, Назаровна, он же не со зла. Говори, Иван.

— А-а… ну вас всех, — захмелевший Иван отвернулся к окну, дожевывая кусок черного хлеба. — Какие раньше семьи были, а, Тоньк? За столом места всем не хватало, в два приема ели. А сейчас? Где такие семьи, Денис, где? Извелись!

— Многодетные семьи встречаются, но редко.

— Бывало, сядем вечером ужинать, — сказал Иван, и лица его коснулась блаженная улыбка. — Детвора, мать с отцом, бабка с печи слезет — на краюшке пристроится. Едим, песни поем. И счастливы все были… что ты будешь делать! Денег нет, ничего, почитай, нет, а счастья в достатке. Что это такое? Гармония! Как мой отец говорил…

…Друж лежал в маленьком предбаннике возле входной двери, прислушиваясь к людскому разговору. Денис Евгеньевич говорил мало, в основном бросал короткие фразы и больше слушал. Антонина Назаровна ворчала на мужа, Иван тараторил без устали. Под его непрекращающуюся болтовню Друж несколько раз проваливался в дрему. Закроет глаза, посопит-посопит и чувствует, как взлетает. К облакам, к небу.

Прежде чем пожать на прощанье Денису Евгеньевичу руку, Иван с сомнением посмотрел на хмурое небо.

— Куда поедешь? Стемнеет скоро, снег идет. Остался бы. Вечером баньку организую, потом в шахматишки сыграем.

— И правда, Денис, — согласилась с мужем Антонина Назаровна. — Уж больно черные тучи надвигаются, видать, снегопад начнется.

— А что нам снегопад, — залихватски ответил Денис Евгеньевич. — Пусть он нас боится, а не мы его. Я прав, Друж?

Друж гавкнул.

— Как знаешь. Смотри, на дорогах аккуратней.

С дачи выехали в шестом часу. Из-за снегопада ухудшилась видимость, стремительно темнело. Денис Евгеньевич слушал радио, Друж дремал на заднем сиденье.

Дорога была пустынна, до оживленного шоссе оставалось не больше пяти километров. Внезапно машину занесло, Денис Евгеньевич крутанул руль… Перед глазами стояла снежная пелена. Послышался удар, свист шин…

Друж заметался по сиденью, начал громко лаять.

Машина сорвалась с проезжей части в кювет и дважды перевернулась.

Глава одиннадцатая От надежды к отчаянью…

Придя в себя, Денис Евгеньевич открыл глаза и застонал от боли. Боль была внутри, кровь гнала ее по пульсирующим венам, рождая новую, более сокрушающую боль. Боль сгущалась, вырываясь наружу; в местах, где ей удавалось извергнуться раскаленной лавой, начинались мышечные судороги.

Он смотрел в темноту, пытаясь вспомнить, кто он и откуда. Темнота смотрела на него насмешливо, ее издевательская ухмылка казалась маской самой смерти. Память отказывала. Вспомнить хоть что-нибудь… Уцепиться, выхватить, поймать… Пустота.

Он попытался шевельнуть ногой и ничего не почувствовал, словно у него не было ног и боль не терзала бедра, не выкручивала икры и не раздирала пальцы. Ноги болели, но ему они уже не принадлежали, это были чужие ноги. Возможно ли такое?