Если нет

La sotto i giorni nubilosi e brevi

Nasce una gente a cui l’morir non dole.[2]

Petrarca

Все отвлекает от главного: то расстрел,
То переезд в Европу, а то назад…
И не успел задуматься. Не успел
Что-нибудь сделать, о чем не стыдно сказать.

Все отвлекало от важного: то погром,
То исторический, страшно сказать, разлом:
Время, которое мог провести с добром,
В тысячный раз ушло на борьбу со злом.

Все отвлекало от нужного: то запрет
Дурней на прессу, пьесу, киномузей,
То неотступный, слопавший столько лет
Мелочный страх, которого нет мерзей.
Они возбуждают дело за каждый чих,
Они залезают в уборную и в альков.
За кровожадность отстреливают зайчих,
За гуманизм подкармливают волков.

То они брешут, кивая на большинство,
Судят кастальский ключ и прямую речь —
Страшно и стыдно вспомнить,
сколько всего
Могут они придумать, чтоб нас отвлечь.

В результате никем не выдуман
новый стиль,
Как следует не исследован ход планет,
Хромает рифма, стыдясь украшать бардак
(Страшно сказать, иногда ее просто нет);

Живопись вовсе в ауте. Краткий срок,
Отпущенный на созерцанье Божьих чудес,
Потрачен на изученье чужих сапог,
Которые тоже, видимо, создал Бог.
Тебе говорят: отвлекись! Ведь вот же цветы!
И правда, все это делается в цветах,
Среди цветов, под сенью цветущих лип:
Под ними едят детей, и как бы контраст.

Ужасно вы всё загадили, вашу мать.
Вы тоже загадили – искренне, может быть,
И, глядя на мир, я вновь не успел понять,
За что в нем держаться, за что его
полюбить.

Поэтому так прекрасна в России смерть,
Которая отменяет всю эту жесть.
Брюсов придумал к ней рифму
«умилосердь»,
И страшно сказать, в ней что-то такое есть.

Родина, я горой за тебя стою,
Даром что персонально, а не в строю:
Пусть ты бессмысленной
делаешь жизнь мою —
Зато нестрашною
делаешь смерть мою.

Погода