Если бы мы были злодеями

Еще другого в жизнь мою я сделал», – сказал он.

Он задрожал всем телом, и я положил руку ему на грудь, чтобы придержать его.

– «Оно прошло, и жизнь прошла». – И он судорожно сглотнул.

На губах его появилась усталая улыбка.

– «Но кто ты,

Противник мой счастливый? Если ты

По крови благороден, то тебя

Прощаю я».

Я прижал ладонь к его щеке. Я уже ничего не мог сделать, чтобы успокоить его.

– «Услуга за услугу!

Эдмунд, не ниже я тебя по крови,

А если выше, то еще страшнее

Твоя вина. Я – брат твой!»

Договорив реплику, я бросил взгляд в сторону кулис. Мередит стояла возле Колборна и что-то шептала ему на ухо. Когда она поняла, что я наблюдаю за ней, она замолчала, покачала головой и произнесла одними губами: «Мне жаль».

Я вновь посмотрел на Джеймса, успев мельком взглянуть на публику. Лица зрителей, сидящих в первых рядах, растворялись и исчезали в полутьме.

– «Боги справедливы:

Прошедших дней веселые пороки

Для нас орудья пытки создают».

Джеймс рассмеялся, и я почувствовал, как что-то между легкими раскололось надвое, и маленькая трещина в моем сердце широко раскрылась.

– «Вы правы, о благие силы неба!

Вы правы! Колесо свой полный круг

Свершило – и повержен я». – Он.

Камило продекламировал что-то за нашими спинами, но я едва ли слышал его. Слезы покатились из уголков глаз Джеймса, сбежали по вискам и скрылись в волосах. Моя реплика предназначалась Камило, но я сказал ее Джеймсу:

– «Я знаю

Все это, герцог».

Он пристально смотрел на меня, поднял голову и притянул меня к себе. Это был почти братский поцелуй, но лишь почти. Слишком хрупкий, слишком болезненный. Его губы дрожали, когда он крепко прижал их к моему рту. Шорох прокатился по залу – шепот удивления и замешательства. Мое сердце колотилось, и это было так больно, что я прикусил губу Джеймса, чтобы не задохнуться. Я почувствовал, как у него тоже перехватило дыхание, и снова бережно опустил его на пол. Его голова склонилась к моему колену. Пауза затянулась. Какая бы там ни была у Камило реплика, он забыл ее, поэтому я продолжил:

– «Мой рассказ

Недолог будет; а когда я кончу,

Пускай душа замрет с моим рассказом!»

Я не помнил продолжения. И мне было все равно. Камило оборвал мою речь, возможно, чтобы загладить свою предыдущую оплошность, но говорил он неуверенно. Джеймс безвольно лежал на полу, будто жизнь Эдмунда покинула его, и того, что осталось от него самого, было недостаточно, чтобы двигаться.

– «Нет,

Довольно горьких слов! Нет силы больше

О прежних слышать». – Камило.

Я промолчал. Голос у меня пропал. Второкурсник, сообразив, что никто сейчас не произнесет ни слова, ворвался на сцену и разрушил чары тишины, опустившейся на подмостки.

– «Беда! Спасите!»

Я позволил встрепенувшемуся Камило вступить с ним с диалог. Смерти подсчитывались и учитывались. Джеймс в изнеможении лежал у меня на коленях, глаза его потускнели и снова наполнились слезами. Пришло время уносить его, но никто из нас не двинулся с места, остро осознавая, что ждет нас по ту сторону занавеса. Слуги и герольды робко произносили наши реплики. Вошел Фредерик с мертвой Рен на руках. Он рухнул на пол и, несмотря на все усилия, умер, раздавленный тяжестью горя. Камило закончил пьесу, как мог, – последний бастион нашего рушащегося мира – строфой, которую должен был продекламировать я:

– «Смиримся же пред тяжкою годиной;

Без ропота дадим мы волю сердцу!

Всех больше вынес старец; нам же всем

Не видеть стольких лет и столько горя».

Звезды погасли все разом. Тьма обрушилась на подмостки. Публика начала аплодировать, сначала слабо, потом все уверенней. Я цеплялся за Джеймса, пока вновь не зажегся свет, и помог ему подняться на ноги. Рен и Фредерик встали, как живые мертвецы. Филиппа, Мередит и Александр вышли из-за кулис, боясь поднять головы. Мы чопорно поклонились и стали ждать, когда снова погасят свет – лишь тогда мы гуськом отправились за кулисы. Занавес опускался за нами тяжелым взмахом бархата, заглушая людской гул. Публика еще только приходила в себя после спектакля.

Внезапно за кулисами вспыхнули рабочие софиты. Первокурсники и второкурсники отпрянули от Колборна. Он молчал, его взгляд впился в Джеймса, будто больше никого в мире не существовало.

– Мы не можем притворяться вечно, – наконец произнес он. – Ты готов рассказать мне правду?