Если бы мы были злодеями

Всех остальных в понедельник по одному забирали из аудитории на психиатрическую экспертизу. Врач, практикующий в Деллехере, и медик из Бродуотера по очереди задавали нам навязчивые вопросы о нашей жизни, отношениях друг с другом и о нашем коллективном (не очень-то хорошем) списке злоупотребления веществами. Каждому из нас вручили брошюру, посвященную наркотической зависимости, а затем сопроводили напутствием, что мы обязаны посетить семинар, где нам расскажут о вреде алкоголя. Помимо очевидных проблем, вызванных стрессом и истощением, и Джеймс, и Рен, судя по тому, что я подслушал в коридоре по пути в туалет, демонстрировали симптомы посттравматического расстройства. Рен взяла лишний выходной, но, когда я предложил Джеймсу сделать то же самое, он просто сказал: «Ты не можешь не пускать меня на занятия. Если я целый день буду заперт в Замке, я чокнусь». Я не стал с этим спорить, но, конечно, дела у него обстояли немногим лучше, чем у остальных.

– Вряд ли кто-то из вас сегодня готов к новой теме. Кроме того, я вижу, что не все из вас присутствуют, поэтому мы отложим лекцию до завтра, – сказала Гвендолин, когда мы уселись на подушках на полу в ее «Пятой студии».

Она решила проработать с нами проблемные сцены из «Лира», которые из экономии времени нельзя было тщательно разобрать на прогоне.

Полчаса мы с Джеймсом наблюдали, как Гвендолин впивалась когтями в Мередит и Филиппу, ища искры настоящего соперничества между ними и их самыми близкими кровными родственниками, чтобы раздуть пламя для предстоящей постановки. Задача была сложной: Мередит едва знала собственных братьев, а Филиппа заявила, что у нее вообще нет ни братьев, ни сестер (я до сих пор гадаю, так ли это).

Гвендолин вывела меня из ступора, осведомившись у меня о наличии оных – вопрос, который я никогда не любил.

Она прекратила меня терзать, к счастью, не вырвав признание о том, кто теперь новый смотритель Замка, и милосердно двинулась дальше. Гвендолин вернулась к девочкам, и те впали в отчаяние. Наконец она дала нам пятиминутный перерыв, чтобы мы выпили воды, и велела Джеймсу с Мередит подготовиться ко второй сцене четвертого акта.

После того, как мы отдышались, Гвендолин опять принялась за свое и начала критиковать Мередит и Джеймса за их вялую игру на прошлой неделе.

– На самом деле это один из самых страстных моментов пьесы. На сцене появляются два наиболее могущественных персонажа!.. Ставки настолько высоки, насколько только возможно, поэтому я не хочу чувствовать себя так, будто наблюдаю за дешевым пикапом в баре, как в прошлый раз, – говорила она.

Мередит и Джеймс молча слушали. Когда она закончила, они поднялись на ноги. Их головы были опущены, они не смотрели друг на друга.

После того как Джеймс сломал мне нос, отношение Мередит к парню коренным образом изменилось, что, несомненно, способствовало полному отсутствию химии между ними.

Филиппа скормила им реплику, причем не свою, а чужую, но Гвендолин такие мелочи не волновали. Мередит и Джеймс тупо повторили свой диалог. Они одеревенело двигались и неловко жестикулировали – на них было просто больно смотреть. Их голоса звучали ровно, плоско. Я поморщился, уставившись в пол.

Филиппа рядом со мной наблюдала за происходящим с жалостью и отвращением на лице.

– Стоп, стоп, стоп! – крикнула Гвендолин, махнув рукой.

Мередит и ее партнер с благодарностью отодвинулись друг от друга, как однополярные магниты. Она скрестила руки на груди, он хмуро смотрел в сторону.

– Что с вами такое?! – воскликнула Гвендолин.

Мередит напряглась. Джеймс почувствовал ее нервозность, но не шелохнулся: он и не взглянул на нее. Гвендолин уперла руки в бока и поцокала языком.

– Здесь что-то явно не так, – сказала она. – Я докопаюсь до сути, но сперва давайте поговорим о самой сцене. Что в ней происходит? Мередит?

– Гонерилье нужна помощь Эдмунда, поэтому она подкупает его единственным известным ей способом, – проговорила та.

– Конечно, – кивнула Гвендолин. – Но это хороший ответ, если ты мертв от шеи и ниже. Джеймс? Сейчас мы выслушаем тебя. Как насчет Эдмунда?

– Он видит иной способ заполучить то, что хочет, и пользуется тем, что она ему дает, – произнес он бесцветным голосом.

– О’кей. Интересная версия. Но, по-моему, чушь собачья, – фыркнула Гвендолин, и я удивленно поднял голову, оторвавшись от созерцания своих ботинок. – В сцене явно не хватает чего-то, и вы по какой-то причине не может это поймать, хотя все находится прямо у вас перед носом, – продолжала она. – Гонерилья не намеревается убивать своего мужа, только чтобы заполучить нового капитана, и Эдмунд не собирается терять титул, если только не будет более убедительного предложения. Но почему они все-таки поступают так, как нам уже известно из пьесы?

Никто не ответил. Гвендолин крутанулась вокруг своей оси и громко сказала:

– Ради Бога, Оливер! – Я вздрогнул. – Я знаю, что ты знаешь.

Она сделала паузу и продекламировала:

– «…распутство и убийство

Согласнее живут, чем дым с огнем»[88].