Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Решающее событие войны с Наполеоном – семь лет спустя: Бородинское сражение. В «Войне и мире», размышляя о сражении и его исходе, Толстой спорит с учеными, которые преувеличивают роль случайности в исторических событиях. Он строит свое рассуждение вокруг мнения многих историков, убежденных, что выиграть Бородинскую битву французам помешал сильный насморк у Наполеона. Не будь насморка, его распоряжения были бы еще гениальнее, Россия погибла бы и облик мира изменился.

Но для Толстого ход истории, движение народов определяют многие составляющие – гений (великий человек), а тем более случай, играют подчиненную роль. Широко известен образ, которым Толстой обозначает Наполеона: мальчик, сидящий внутри кареты и дергающий за тесемочку, полагает, что правит лошадьми. Если насморк полководца – причина спасения России, пишет Толстой, то спасителем России оказывается тот камердинер, который за два дня до сражения забыл подать императору французов непромокаемые сапоги. На исход Бородинской битвы насморк Наполеона повлиял не больше, чем насморк Анны Павловны Шерер на расстановку сил в Европе, о которой весь вечер жужжали в ее салоне.

Примечателен еще один образ, который находит для Наполеона Толстой, описывая ночь перед битвой: он небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке.

Между тем насморк, усилившийся от вечерней сырости, донимает его – он громко сморкается, сосет прописанные ему врачом пастилки, запивая их пуншем. «У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар <французский врач-терапевт> дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими».

Наполеон не верит, что врачи способны с достаточной ясностью постигнуть устройство человеческого тела, что они в силах даже вылечить насморк, сам же (пусть образ подсказан Толстым – тут суть важна) мнит себя гениальным оператором, способным перекроить по-своему всю историю человечества.

Но слова, вложенные им в уста Наполеона, подчас оказываются нужны – уже не в романе, а в жизни – самому Толстому. Так, он опасается худшего, когда узнает, что Софья Андреевна при лечении женского заболевания применяет прописанные ей сильные средства: «Только могут они, доктора, портить, а пройдет болезнь только от того, что пройдет ее время и организм преодолеет ее».

Можем увидеть в этих словах выпад против врачей, обидеться за них. Но можем увидеть и разумное понимание ограниченности, несовершенства той медицины, которую знал и наблюдал Толстой. Более того – ограниченности всякой медицины, стоящей лишь на уровне развития своего времени и к тому же во всякое время имеющей перед собой неизвестное, предлагаемое индивидуальными особенностями данного больного. Ход болезни, как ход истории, определяется многими составляющими, и Толстой по-своему повторяет известную заповедь, обращенную ко всякому врачу: «Не навреди!»

Пишется – чувствуется

Время «Войны и мира» – не только годы семейного лада: похоже, и здоровье Льва Николаевича в эти годы отличается весьма устойчивым благополучием. Все взаимосвязано, конечно.

Толстой почти не ведет дневник, но из дневника Софьи Андреевны, тогда, правда, тоже редко заполняемого, из писем, воспоминаний, знаем, что на болезни Лев Николаевич жалуется реже, чем прежде.

Самое заметное событие – тяжелая травма правой руки, полученная при падении с лошади осенью 1864 года. Тульские врачи не сумели хорошо вправить поврежденную руку. Лев Николаевич не может свободно, без боли владеть ею. Движения ограниченны. Он едет в Москву, его пользуют ваннами, лечебной гимнастикой, но улучшения не настает. Тогда он решается на операцию.

Ее, как часто водится в то время, делают в домашних условиях, на квартире А.Е.Берса, тестя Толстого. Оперировать приглашен профессор Московского университета Александр Петрович Попов с ассистентами. Описание того, как это происходило, находим в воспоминаниях Татьяны Андреевны Кузминской: