«– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) еще тут треплемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло… Прусских докторов вызывали, так не любят союзники-то наши… Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, четыреста больных с лишком!»
В солдатских палатах Ростов видит больных и раненых, которые лежат на полу, на соломе и шинелях; их укладывают в два ряда, головами к стенам, оставляя проход посредине. Многие из них в забытьи, некоторые и вовсе уже умерли – недостает ни времени ни обслуги убрать.
Военная часть книги, конечно же, напитана впечатлениями, вывезенными автором из Крыма, из осажденного Севастополя.
Незадолго до приезда Толстого на театр военных действий русская армия потеряла в Инкерманском сражении убитыми и ранеными 12 тысяч человек. Перед этим в битве на реке Альме ранено 3 тысячи. Госпитали Крымского полуострова были рассчитаны на 1950 кроватей. Раненых укладывали во дворах, без крова и пищи. В переполненных госпиталях они лежали на полу, хватали за ноги проходивших мимо врачей и фельдшеров. Матрацы были пропитаны гноем и кровью: менять их – не хватало мешков и соломы. Неслучайно Пирогов, появившись в Крыму, начал с того, что, по собственному его определению, «отделил нечистые раны от чистых».
Между Фридландским сражением и Севастополем почти полвека. Пирогов родится через три года после Фридландского сражения.
Точно так же и перевязочный пункт на Бородинском поле, куда приносят раненого князя Андрея, хотя написан иначе, чем перевязочный пункт в «Севастопольских рассказах», навеян воспоминаниями войны, увиденной Толстым «изнутри».
Перевязочный пункт под Бородином состоит из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березняка. Вокруг палаток, на просторе поля, лежат, сидят, стоят окровавленные люди. В палатке, куда попадает князь Андрей, три стола. Врачи в окровавленных фартуках с окровавленными руками работают сразу на всех трех. (Ларрей, главный врач наполеоновской армии, вспоминает, что после Бородинской битвы сделал за сутки двести ампутаций!)
На ближнем столе доктор в очках режет что-то в коричневато-мускулистой спине сидящего татарина, вероятно, казака, судя по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держат раненого, который, оскалив белые зубы, рвется, дергается, протяжно кричит. (Не забудем: до первой операции под наркозом еще 34 года!)
Этот доктор – о нем дальше несколько строк всего – написан выразительно и любовно. В этих нескольких строках нам открывается его опыт, умение, душевность, его сочувствие больному.
«Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею.
Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому-то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел».
«Война и мир» начинается описанием вечера у фрейлины Анны Павловны Шерер. В ее великосветском салоне много толкуют о политике, сообщают и обсуждают последние политические новости.
Но вот маленькая подробность, порой незамечаемая. Хозяйка салона, Анна Павловна, не вполне здорова – кашляет несколько дней.
«У нее был
Владимир Иванович Даль (а он, напомним, не только составитель знаменитого Словаря, но и дипломированный врач) объясняет:
Фрейлина Анна Павловна с великим умением устраивает свои разговорные вечера. Как хозяин прядильной мастерской прохаживается по заведению, прислушиваясь к звуку веретен, так и она, прохаживаясь по своей гостиной, тут и там пускает в ход разговорные машины. В тот вечер, который открывает книгу Толстого (июль 1805-го), речь идет о неизбежной войне с Наполеоном. Здесь же, в салоне Шерер, на первых страницах книги появляются некоторые из главных ее героев, другие упоминаются, завязываются сюжетные ходы, определяющие их судьбу…