«Если», 2007 № 01

— Бродники утром к князю явились, — сказал китаец горестно. — Пришли и для вас, урусов, времена печальные. Сказывают, собираются за Омон-рекою рати несметные. Гоги и магоги на вас пошли. Мунгалами называются. Берендеи уже пали, и смутичи, степняки не отбились, рязанцев пожгли… Нас-то они еще раньше завоевали, и стена великая не помогла. Ох, много горя предвижу я для русичей…

Мир тотчас прояснился.

Вон оно как!

Змеи огненные нужны были князю Землемилу для защиты Энского княжества. Оттого он и великодушие беззаветное явил. Оттого и именовал Серьгу розмыслом величайшим земли Русской! Оно ведь радостно, когда розмысл под рукой, других еще по землям искать, да неизвестно, кого найдешь — умного человека или балаболку обещающего, да не делающего. Коли война, люди знающие край как нужны. И без того кладбищенским грабарям достаточно будет работы.

— Давай, Серьга, хлебнем по русскому обычаю! — возник рядом с розмыслом Добрыня.

— А ты боялся! — сказал розмысл, вытирая бороду после огненной чаши медовухи. — Вот и война подоспела. Будут тебе подвиги! Теперь-то впишешь свое имечко в повести временных лет!

— Хорошо бы не посмертно! — озабоченно сказал Добрыня.

— На то и война, — резонно заметил розмысл. — Ты, я думаю, труса не спразднуешь. Такого только допусти до битвы, геройские подвиги совершит. Совершишь, Добрынюшка?

— Жизнь покажет, — поосторожничал бранник и поднял палец. — Не простые степняки ведь на нас идут, бают — гоги и магоги! Наслышаны мы о сих душегубах!

И все-таки, несмотря на известие, радостно было у Серьги на душе, как только может радостно быть у человека, уже простившегося с жизнью и вдруг обнаружившего, что никто у него эту жизнь отбирать не желает. И, как у каждого спасшегося от бедствий и угроз, в голове розмысла уже шевелились мысли, как крепость оборонить от орд заомонских, как неприятеля с величайшим уроном отбить. Сразу ясным становилось, что большие змеи огненные здесь не годились. Не к тому они были предназначены! А вот ежели уменьшить их размерами, обойтись одной камерой, да положить на механизм с винтом, высоту устанавливающим, да запускать скопом по нескольку «змеят» разом, укусы их вельми болезненными окажутся, что для гогов, что для магогов…

— Ну что? — спросил из унылого угла чудесно трезвый для долгой гулянки жидовин. — Будем землю Русскую спасать?

— А куда мы денемся? — удивился розмысл. — Своя же земля, единственная. Не отдавать же супостатам святую Русь на поживу!

12.

Лошади у мунгалов были мохнатые и маленькие.

Не лошади, горбунки какие-то.

И воевали мунгалы не по-людски. Навалятся скопом, орут свои «кху! кху!», а потом вдруг оборотятся в бегство, ровно силы бранников испугавшись. Только пыль за копытами их мохнатых лошадок летит.

— То нам ведомо, — сказал воевода Илья, который кроме доспехов надел ерихонку, прикрепил к ней бармицу, плетеную из железа, чтобы прикрыть лицо, плечи и грудь. — В засаду заманивают! Они завсегда прежде основных сил свои летучие ертаулы рассылают.

Последняя дружина русских бранников, с трудом отбившись от наседающих со всех сторон гогов да магогов, укрылась в крепости. Многие были ранены, у иных руки на перевязях, другие — с головой израненной — щеголяли белыми повязками, сквозь которые алость проступала. Не для одного русского придется в скором времени на кладбище жальники копать!

— Махонькие они какие-то, — сокрушался воевода Илья, — дабы по такому попасть, надо палицей два дня целиться. И стреляют они не по-нашему, мы тетиву натягиваем, а они лук тянут. Одно слово — нелюди! В Рязани, говорят, все золото с куполов церковных ободрали! Не зря к ним проигравшиеся и пропившиеся байгуши льнут!

С зубчатой крепостной стены казалось, что местность перед городом Энском кишит мелкими деловитыми фигурками. Казалось бы, что можно делать в чистом поле? А мунгалы дела находили! Кто шатер натягивал в отдалении, кто деревья сухие в ближайших рощах вырубал на дрова под пузатый медный котел, который уже катили по зеленой траве несколько вражеских воинов. И варить уже в том казане было — визжали в ужасе поросята, молили блеяньем о пощаде овцы, прощались с жизнью жалобным мычанием телушки. Иные из неприятелей, не найдя дела хозяйственного, скакали на лошадях вдоль стен, кричали обидно, показывали защитникам непристойные знаки и пускали в сторону крепостных стен длинные свистящие стрелы из своих костяных луков.

— Много их тут собралось, — сказал розмысл.

— Боишься, что не совладаем? — спросил немец Янгель.

— Давить этих гогов, не передавить, — вздохнул розмысл. — Не зря к ним варнаки льнут!

Дни перед вторжением не прошли даром — на крепостной стене стояли станки, искусно сделанные, а на станках тех пока еще смирно, с жалами спрятанными, лежали двухметровые «змееныши», в ожидании ратного дела.

— Харчиться собираются, — сказал Янгель. — А что это там?

Чуть в стороне от основной массы чужих воинов несколько десятков оборванных людей под рукою важного мунгала в расшитом халате собирали странные устройства с огромными ложками во главе устройства.