«Если», 2007 № 01

— Не ждал такой беды для вас, уважаемый Серьга, — сказал Жо Бень. — Вот уж истину глаголят ваши поговорки да пословицы! Что поделать, если в вашей стране наступило время правления под девизом «Своеволие и единовластие»? Говорил я вам, грешно задумываться о покорении Небес. Мстят Небеса своевольному человеку.

— Да не небеса, Жо, — сказал розмысл. — Люди отыгрываются.

— Просил за вас князя, — сообщил китаец. — Даже слушать не захотел. Сказал: того, кто меня поносит, никакие заслуги не спасут. Нет, говорит, не поймешь ты, китаец, нет слаще удовольствия — выпить чару медовухи и раздавить своего врага. Он, говорит, над умом моим посмеялся, мою мысль об артельном княжестве грязными ногами растоптал, а такой авании я простить ему никак не могу.

Посидели, помолчали.

Китаец Жо достал из просторного халата изящный и вместительный серебряный кувшин, протянул розмыслу.

— Отгоним мрачные мысли, — предложил он. — Выпьем по доброму глотку маотая. Сказано мудрецами, доброе вино спасает от печалей.

Выпили по два, однако легче не стало.

— Что я для вас могу сделать? — грустно спросил китаец. — Видит Небо, я сделаю все, что в моих силах. Вы человек умный, вас бы по достоинству оценили в Китае.

— Какой уж тут Китай, — вздохнул розмысл. — Будем дома помирать.

Посидели в печали, незаметно допили маотай.

— Буду за вас бороться, многоуважаемый Серьга, — сказал китаец. — Хоть и нелегко мне преступить через воспитание, ведь нас учили быть покорными Небесам и правителю, которого назначило Небо. Но то, что происходит с вами, я считаю высшей несправедливостью.

Розмысл остался один.

Тоска, печаль тугая жила в его душе.

Что дальше? Больше всего думалось почему-то о девке Дубравке, что служила ему в тереме. Славная была девица — стан тонкий, губы нежные, нрав кроткий, хотя и чугунком с постными щами могла метнуть, коли что не по нраву придется. А каково ей теперь станется?

И ворочался розмысл Серьга Цесарев на неуютной постели своей, мял сухие незабудки, и траву топотун, и подорожник с мятою кошачьей, и лев однозевый, не спалось ему, а когда сон подкрался, то сидел в том сне, позевывая и вздыхая печально, кат Николка Еж, чесал зачиненным перышком за ухом, вопрошая любовно:

— А какие такие шашни у вас, уважаемый, с китайцем приглашенным были? И не продали ли вы ему тайны княжества, не шептались ли с оным китайцем об измене отечеству?

И хотелось кричать, что верный сын Серьга Цесарев родному княжеству, об измене никогда не помышлял, противу князя мыслей не имел, нет, не был, не состоял, и разные строки в грамотках прописанные чисты…

А будил его сонный, недовольный неожиданным пробуждением страж.

— Чего кричишь? — стучал он ключами в дверь кельи. — Чай не на допросе, подноготных не ведаешь, ртом олова жидкого не хватал. Не боярин Глазищев, чтобы совесть ночами болью выходила. Спи спокойно!

Оно бы и спалось, кто бы только сны добрые навевал, Морфею в келье зарешеченной неуютно было, вот он и не прилетал, стражника вместо себя присылал. Ворочался розмысл на жестком лежбище узилища, вставал, ходил по келье беспокойно. Под утро он окончательно проснулся. Посидел немного, вдыхая запах сена, покусал длинную сухую травину, выбранную из кучи, потом встал и подошел к окну с толстыми вертикальными железными стержнями вместо решетки. Может, и в самом деле китаец хотел ему добра, а может, хотел завладеть секретами огненного змея. Хотелось думать о человеке хорошо.

А о будущем не хотелось думать. Не было в том будущем ничего доброго для Серьги Цесарева. Одни неприятности.

В ночном небе сияла полная луна, впрочем, уже начинающая худеть. Вокруг — в бездне небесной — помаргивали редкие звездочки. Одна из них, скорее напоминающая желтую запятую, стремительно двигалась с востока на запад.

Ну, конечно же! Конечно же!

Розмысл напряг слух. Может, ему это только казалось, ведь он не раз слышал мелодию медной луны, а может, и в самом деле она донеслась до земли и коснулась его напряженного чуткого уха, но только он явственно почувствовал, как хрустальные колокольцы отбивают мелодию, которую он узнал бы из тысяч других:

Могучею Русью я в небо запущен,
С хрустальной музыкой плыву средь светил.
Куда не гляди — нету княжества лучше,
Не зря же Господь нашу Русь освятил!

11.

Готовься к худшему, и тогда все хорошее, что придет на деле, будет тебе подарком.

Вот розмысл готовился к плахе и топору, в лучшем случае думал, что в узилище его ввергнут без права грамотку родным написать, а тут — нате вам, князь Землемил собственной личиной влетел в узилище, оттолкнув небрежным ударом в ухо зазевавшегося стражника. Встал на пороге, оказуя себя в силе да красе, оглядел измятое в бессоннице сено укоризненно.

— Что ж ты, друг любезный! — сказал Землемил. — Я его по теремам ищу, с дивным успехом поздравить, к сердцу княжьему прижать, а он… — князь махнул рукой. — Ох, уж этот Николка, все самостоятельности ищет! Не забижал тебя слуга мой верный? А, Серьга?