«Если», 2003 № 06

Кто хочет писать на религиозные темы, должен непременно быть верующим и писать из своего личного опыта. Глухой не должен рассуждать о музыке, хотя он и может ощущать такой запрет как «нарушение прав человека». И христианину не стоит писать о религиозной жизни, сути, психологии ислама — точнее, можно подходить к чужому опыту объективно-научно, но субъективно-художественное проникновение будет и бестактно, и несостоятельно.

И когда верующий человек хочет служить Богу и ближнему посредством литературы (это могут быть и прямая проповедь, облеченная в повествовательную форму, и исполнение художественных задач) — в любом случае мы не произнесем всуе не только Имени Господа нашего, но и даже самой отвлеченной «религиозной идеи».

Такому писателю-христианину апостол Павел говорит: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6, 12). В приложении к нашей теме: всякий образ допустим, если он несет искомый автором духовный смысл и при этом не становится соблазном для других. Скажем, если автору совершенно чужды соблазны магии, он должен все же с осторожностью прибегать к образам магии, поскольку в наше больное время магия получила масштабы пандемии и многие считают ее законнейшей и даже единственной формой религии.

Как бы неожиданно это ни прозвучало, в известном смысле вопрос о фантастике стоит перед церковным сознанием почти 2000 лет. Многие простые души, не удовлетворенные строгим и немногословным повествованием Святого Писания, стали расцвечивать его фантастическими узорами. Появилось множество апокрифических евангелий, деяний, апокалипсисов, посланий. Потом появилось и известное число житий святых простонародного стиля и иногда с откровенно сказочными сюжетами. Церковь официально относилась ко всей этой литературе весьма строго. Но все-таки не ко всем ее творениям одинаково: фантастические погрешности оценивались более снисходительно, чем искажения духовные. Например, категорически отвергались апокрифы, где Христос изображался как чудотворец, жестоко мстящий своим врагам и опасный даже для тех, кто невольно чем-либо Ему досадит.

В каком-то смысле вся литература фантастична, поскольку поэт есть мифотворец. И всякий верующий писатель не может забыть о своей ответственности перед Богом, перед людьми, перед своей душой.

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ:

На то нам и дан разум, чтобы читать Евангелие и теологическую литературу, и не просто читать, а осмыслять. Осмысление — это такой процесс, что возникают всякие неожиданные вопросы. Честный писатель, задав себе такой вопрос, не будет остроумничать, сталкивая евангельские цитаты, а потратит время на собеседование с серьезными книгами.

Не будем делить писателей на людей светских и верующих. Всякий верующий знает минуты отчаяния и безверия. Всякий атеист может прийти к идее Бога путем размышления, если уж не озарения.

Два примера. «Евангелие от Христа» португальца Жозе Сарамаго — роман с европейской известностью. Католическая церковь ополчилась против него, потому что Господь там — персонаж отрицательный. К тому же ближе к финалу страницами идет аргументация из учебника по научному атеизму. Очевидно, португалец только теперь дозрел до того, что все просвещенное человечество уже отбросило за ненадобностью.

Между тем линия, связанная непосредственно с Христом, довольно интересный психологический экскурс с фрейдистским уклоном. Сарамаго сочинил невольное предательство Иосифа, его смерть на кресте и по-своему подвел «историческую базу» под многие высказывания Иисуса. Неканонично — но тут мы имеем дело с честной попыткой понять и объяснить, сперва — себе, потом — другим. Тут — работа мысли, даже работа души, реконструирующей чувства и взаимоотношения. Если заблуждение, то заслуживающее снисхождения.

Другой пример — «провинциальный детектив» Б. Акунина «Пелагия и красный петух». Линия Мессии здесь — на уровне дешевенького НФ-рассказика 60-х, да еще мощная тень Булгакова над диалогами Пелагии с Мануйлой. А что же своего? А есть ли мысль? Размышление? Постижение истины? Есть скучный анекдот о том, как Иисус, войдя с петухом под мышкой в пещеру накануне того самого 14 нисана, вышел в начале двадцатого века в России, начал проповедовать, но мессианство пришлось не ко двору, и на Иисуса объявили охоту… Вот такая затея легла в основу детектива.

Тут Иисуса Христа изображал человек, которому веру заменил набор цитат и анекдотов. Он не понять пытался, а использовать.

По-моему, если тебе нечего вложить в уста Христу, кроме рассуждений кухонного диссидента, если ты знаешь о нем только то, что впопыхах вычитал в Четвероевангелии, — молчи, Бога ради. Не расписывайся в своей несостоятельности — как писательской, так и общечеловеческой.