«Если», 2002 № 09

— Послушайте, — начал я, пытаясь вдохнуть хоть какую-то силу в свой голос или хотя бы не перхать при этом, — вы не можете здесь оставаться. Вот что: позвоните преподобному Эмерсону, спросите, может, он знает кого-то из церковной общины, кто согласится посидеть со мной ночь.

Я сопровождаю свои слова самой что ни на есть очаровательной улыбкой.

И немедленно появляется Мэри. Старые мультики мелькают перед моими глазами: самодовольные коты и пухлые мышата, которых так и тянет набедокурить, но их отводит от края пропасти Сама Совесть с крылышками и нимбом. Мой ангел-хранитель ничуть не похож на меня: это копия Мэри.

— О нет, Эндрю Джеймс Соудер. И нечего обольщать женщин своей кривой ухмылочкой! Достаточно того, что ты вечно пользовался ею, чтобы обвести меня вокруг пальца! Разумеется, такого никогда бы не случилось, не имей я глупости влюбиться в тебя: но я не позволю издеваться над Джиной! Ты сам знаешь, у нее и без того бед хватает, так еще и ты ее дурачишь!

Нет смысла объяснять, что теперь у меня всегда кривая улыбка, независимо от обстоятельств, а ее воздействие на дам… что же, по крайней мере я по-прежнему могу заставить их смеяться.

Мэри, исполнив свой долг, исчезла. Остается Джина. Я слышу, как она говорит по телефону на кухне, объясняя ситуацию преподобному Эмерсону или его жене. Возвращается она, сияя от радости.

— Миссис Готчок согласилась прийти. Будет здесь в девять. А теперь мы вас покормим.

Она так рвется угодить! Ни перчинки в характере, ни крошки стали в голосе. Только доброта и терпение. Так чертовски глупа. Мила и глупа, да и молода: неудивительно, что ее муж лупит ее почем зря. Но она считает, что я и об этом не догадываюсь. Ну так вот: я знал обо всем давным-давно. Еще когда была жива Мэри. Я рассказал ей, и Мэри ответила, что нам, возможно, следует что-то предпринять. Что же, и это повод для смеха.

Джина — хорошая девушка. Золотой ребенок, лучшая медсестра/домработница/водитель/сиделка у стариков, которая нам когда-либо попадалась. Когда она появилась у нас, словно кто-то приоткрыл ворота рая, как раз настолько, чтобы дать выскользнуть ангелу. Но дурачок запутался в собственных золотых сандалиях и, свалившись на землю, приземлился на голову. Она желает только добра и хочет делать добро, но каждый раз, когда ее смена кончается, у меня такое чувство, что произойдет чудо, если Джина вернется. Мир старается пережевать ее и выплюнуть, просто так, из чистой подлости, пока она не усвоит, что здесь ей не место. А тут еще этот ублюдок, ее муженек, довершает расправу, обгрызая своими крысиными зубами ее душу.

Что бы случилось, если бы мы вмешались? И кому, спрашивается, следовало пожаловаться? Ее начальству? Полиции? Однажды я провел небольшой эксперимент: отвел Джину в сторону потихоньку от Мэри и сказал, что заметил синяки, фонарь под глазом и гипс на мизинце. Девушка растянула губы, воображая, вероятно, что улыбается, и заверила: мол, ничего страшного, просто она такая растяпа и постоянно попадает в беду.

Я спросил ее, какая именно беда сломала ей мизинец? И она ответила, что нечаянно прищемила его ящиком. Я подождал до завтра и снова спросил. И как только она заявила, что прихлопнула его дверью, саркастически рассмеялся.

Кто, черт побери, сказал, что я не Перри Мейсон[12]?

Джина расстроилась, расплакалась, заявила, что не желает неприятностей, и, может, ей стоит найти работу у людей, не считающих ее лгуньей? Она так и не призналась, что тот подлый хорек сломал ей палец, но все и без того было ясно.

Вот и говорите теперь, что мы с Мэри пальцем о палец не ударили, чтобы ей помочь! После того, как она ни словом не подтвердила наших подозрений?! Два старика… сами знаете, каковы они: не могут отличить реальности от телесюжета и считают, будто персонажи их любимой мыльной оперы существуют в действительности.

Я убедил Мэри не вмешиваться. Она разозлилась, не разговаривала со мной день-другой и дулась весь остаток недели. Как-то, когда мы вместе лежали в постели, она призналась:

— Энди, я подумала и решила: ты прав. Она должна научиться защищать себя, никто другой тут не поможет.

Мэри наклонилась, поцеловала меня, заснула и больше не проснулась. Сердце во сне отказало. Боже, возлюби эту женщину: что за способ оставить последнее слово за собой!

Мы с Джиной ужинаем вместе (ничего особенного, просто спагетти). Пока мы едим, раздается звонок. Джина берет трубку и возвращается к столу с грустным лицом.

— О, мистер Соудер, мне так жаль, — говорит она, смаргивая слезы. — Звонит миссис Рэмзи. Кейт Рэмзи. Говорит, вы ее знаете.

— Малышка Фрэнка Кинни, — киваю я. Теперь я сообразил, что случилось. И пытаюсь принять удивленный вид, когда Джина сообщает новости.

Услышав, что Фрэнк ушел навсегда, я вздыхаю, трясу головой и бормочу:

— Ужас какой! Мы были приятелями.

Уверен, что Джина не думает, будто я слишком равнодушно воспринял известие. Она знает: я был солдатом. Готов жизнью поклясться, она из тех, кто свято верит: солдаты не плачут.