Ермак Тимофеевич

И холодный пот выступал на лбу Ермака, человека, как известно, далеко не из трусливых. Беседа поэтому откладывалась.

Семён Иоаникиевич пребывал в счастливом неведении относительно причин хвори любимой племянницы и чудодейственных средств знахаря, Ермака Тимофеевича.

Из этого неведения вывел его Максим Яковлевич.

В одно прекрасное утро оба племянника, по обыкновению, явились в горницу дяди пожелать ему доброго утра. Никита Григорьевич вскоре ушёл посмотреть на лошадей, до которых был страстный охотник, а Максим Яковлевич остался с Семёном Иоаникиевичем, разговорившись с ним о необходимости сменить одного из дозорных.

Старик Строганов не любил переменять людей. Он и в данном случае стоял на стороне старого служащего.

— Изворовался он, дядя, сам знаешь, — говорил Максим Яковлевич.

— Есть тот грех, таить нечего, — согласился Семён Иоаникиевич.

— Вот видишь. И не унимается. А по-моему, сыт — ну и будет…

— Вот оно что значит молодо-зелено, — заметил старик. — А того вы не рассудите, что сытый человек меньше съест, нежели голодный…

— Это к чему же?..

— Да уж к тому… Правильно я говорю?

— Конечно, меньше.

— То-то и оно. Приставь нового, тот воровать будет, да ещё больше, так как ему больше и нужно, да и завидки будут брать на прежнего…

— Да уж, дядя, по-моему, пусть лучше другой покормится, чем всё один…

— Да коли он хозяину пользу даёт, пусть кормится. Нам-то что… Его старанье, за него и награду он себе берёт…

— Это вор-то?..

— Уж и вор… Просто себя не забывает, охулки на руку не кладёт около хозяйского добра… Да где их взять таких-то, которые бы его соблюдали? Таких, Максимушка, нет, и, по-моему, задать ему нагоняй как следствуст, пугнуть хорошенько, он на время и приостановится…

— На время? — усмехнувшись, переспросил Максим Яковлевич.

— Вестимо, на время. Я его уж пугал, ничего не действует. На полгода действует…

— Ну, как знаешь, дядя, а по-моему, сменить бы надобно, и Гриша со мною согласен.

— Сменить недолго, только что из этого выйдет?.. У этого-то дело налажено, а другой ещё с год налаживать будет, убыток-то ещё больше станет. Поверь мне, старику…

— Хорошо, хорошо…

— И Никиты разговоры отведи от мысли этой. Он согласится. Ведь это ты коновод-то?..

— Уж и я… — самодовольно сказал Максим Яковлевич.

— Известно, горячка… Был ты сегодня у Аксиньи? — переменил разговор Семён Аникиевич.

— Был.

— Ну что?

— Да ничего. Кажись, здорова. Румянец на щеках играет.

— Да, да! Каков Ермак-то Тимофеевич! Можно ли было думать, что он таким знахарем окажется? Девушка лежмя лежала, голову от изголовья поднять не могла, а он в день на ноги поставил… Недужилось страсть как.

— Да так ли это, дядя? — лукаво улыбнулся Максим Яковлевич.

— А то как же?

— Да так! Хотел бы я поглядеть, как бы он другую от хвори вызволил. Взять хоть бы Антиповну, — со смехом сказал молодой Строганов.

— Антиповна здорова… Зачем ей?

— Я к примеру только.

— Что-то невдомёк мне речи-то твои? — вопросительно уставился на племянника Семён Иоаникиевич.

— Речи простые… Слюбились они…

— Что ты! — крикнул и вскочил с лавки Семён Иоаникиевич. — Кто слюбился?

— Сестра с Ермаком…

— Окстись, Максим! В уме ли ты?

— При своём разуме, — улыбнулся Максим Яковлевич. — С того на неё и хворь напала, с того она и выздоровела теперь… Томилась прежде, мельком виделась, а ныне каждый день… Вот она и поправилась.

— Да как он смеет? — воскликнул старик. — Да и я уши развесил, болтаешь ты несуразное…

— Помяни моё слово: придут к тебе в ноги кланяться…

— Да я его… её!.. — задыхаясь, произнёс Семён Иоаникиевич.

— А что ты ему и ей сделаешь? Да в чём виноваты они? Не в полюбовницы он её взял себе…

— Сказал тоже…

— А сердцу не запретишь любить.

— Да ведь он клеймёный! — крикнул старик.

— Уж и клеймёный! И скор же ты, дядя. В человеке сейчас души не чаял, видел я сам, как ты с ним обнимаешься да целуешься, а теперь уже клеймёный…

— Но я не знал, — перебил племянника Семён Иоаникиевич.

— Чего не знал-то?.. Ведь Аксюту он вылечил, на ноги поставил, страшно смотреть было, какая была! Краше, как говорится, в гроб кладут, а теперь опять цвести и добреть начала…

— Это-то правильно…

— Так не всё ли равно, травой он её наговорной от хвори исцелил али словом да взглядом ласковым…

— Да дальше-то что, дальше?.. — спросил в волнении старик Строганов.

— Мекаю, дальше придётся весёлым пирком да и за свадебку…

— Нет, милый, ты, я вижу, ума решился… Родную сестру за разбойника норовишь выдать — ведь на него петля в Москве готова. Ты знаешь это?

— Знаю, из Москвы вон в Перми бегают, на многих петли готовы и многих ими захлёстывают, и не простых людей, а бояр и князей. Чего же ты Ермака петлёй упрекаешь?

— Нет, не бывать тому! — воскликнул Семён Иоаникиевич и начал ходить в волнении по своей горнице.

— Твоя воля, ты ей вместо отца, — спокойно заметил Максим Яковлевич. — Но только за что губить девушку?

— Как губить? — остановился старик.

— Да так… Разлучишь её с Ермаком, она опять изведётся вся, дело видимое…

— Ну, это ещё бабушка надвое сказала… У неё есть жених наречённый почище Ермака.

— Это ты об Обноскове?