Ермак Тимофеевич

Ночь была лунная, светлая. Ермак и Иван Кольцо действительно почти у самой опушки леса рассмотрели несколько темных точек.

– Поглядеть надо, что бы это такое? – сказал Ермак Тимофеевич и вместе с Иваном Ивановичем двинулся к опушке.

Зоркие глаза их вскоре рассмотрели при бледном свете луны движущиеся в лесу темные фигуры. Лежавшие у опушки леса оказались остяками, убитыми выстрелами постовых казаков. У большинства из них в руках были луки и приготовленные стрелы; колчаны с запасными стрелами находились за спиной.

– Ишь тут их сколько, точно черных тараканов, – заметил Ермак.

– Да, может, это те же самые, что прошлой ночью угощали нас стрелами, – сказал Кольцо.

– Откуда же они здесь взялись? – спросил Ермак.

– Да лес-то один и тот же, им по лесу идти не в пример ближе, так как река делает здесь заворот, – объяснил есаул.

– Может, и так, – согласился Ермак.

В это время у самого его уха прожужжала пущенная из чащи леса стрела.

Пролетев мимо, она вонзилась в кафтан одного из казаков.

За первой стрелой появилась другая, третья, десятая и так далее, летело по несколько стрел разом.

– На нехристей! – крикнул Ермак Тимофеевич и вместе со всеми бросился в лес. В чаще действительно укрывались остяки. Многих перебили. Остальные дали деру в глубь леса. Казаки не стали их преследовать и вернулись на поляну досыпать.

Сторожевые посты были, однако, увеличены. Потухшие костры люди больше не разводили.

Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо развели только свой небольшой костер невдалеке от реки, шум от быстрого течения которой доносился до них.

– Ишь, катит волны-то свои, Чусовая, что твоя Волга, – сказал Иван Иванович, когда они с Ермаком Тимофеевичем снова уселись у костра.

– Сказал тоже, Волга, – со вздохом отвечал атаман. – Волга-то втрое шире, коли не более, да и у волны ее звук мягкий, не так дико шумит-то матушка, как эта дикая река…

– И впрямь Волга-матушка выступает медленно, плавно, а эта бежит сломя голову, точно гонит кто куда… Ни дать ни взять остяки по лесу.

– Да, здорового стрекача задали они. Да и покрошили многих наши молодцы. Долго их помнить будут.

– Так и следует, чтобы помнили…

– А все же спасибо им, что нас потревожили, – сказал Ермак Тимофеевич.

– Это как же?

– Да так! Раззадорилось мое сердце, кручина-то из него повыгналась!..

Иван Кольцо истово перекрестился. Это было сделано с такою верою, что Ермак Тимофеевич невольно последовал примеру своего есаула и друга.

– Поздненько мы только хватились выбраться, – сказал Иван Иванович.

– Как поздненько? – спросил Ермак.

– Да так, холодновато становится. До покрова всего месяц остался, скует он, батюшка, реку льдом и покроет землю снегом.

– Здесь реки-то быстрые, не скоро замерзают.

– Это все едино, зато они еще быстрее становятся, плыть-то по ним нельзя.

– Ой ли?

– Да уж так, слышал я от старожилов здешних мест еще у Строгановых, – сказал Иван Иванович.

– Что ж, спрячем где ни на есть челноки, пешком пойдем… Все едино зима-то нас должна была застать. Не на месяц идем, а раньше или позднее, какая в этом разница?.. Слушай, Иван Иванович, – вдруг переменил разговор Ермак Тимофеевич, – а не хитрит ли со мной Семен Аникич?

– Как это хитрит? – не понял прямодушный Иван Кольцо.

– Что обручил меня с девушкой… Может, это так, для отвода глаз сделал, а уехал я-то, он и не пошлет в Москву челобитье…

– Нет, этого он не сделает.

– Ты думаешь? – спросил Ермак.

– Старик он правильный. Крест носит.

– А меня так берет сумление, – вздохнул Ермак. – Уж больно скоро он на все согласился.

– Да как же не быть-то ему в согласии? Вишь, девушка-то, бают, без тебя извелась совсем, чуть Богу душу не отдала.

– Это-то верно.

– Так то-то и оно-то, поневоле согласишься, только бы жива была да здорова… Любит ведь он ее.

– Вместо отца ей.

– Вот видишь.

В таких разговорах прошла вся ночь. Забрезжилась заря.

Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо, вздремнув полчасика перед рассветом, подняли людей. Подкрепившись сваренной кашей, снова спустили челноки на воду и поплыли далее.

Сон освежил и ободрил всех. Весла быстро и мерно резали воду, на многих челноках затянули песни, которые гулко раздавались по пустынным берегам реки и повторялись лесным эхо.

Ермак Тимофеевич радовался царившему среди людей веселью. Он видел, что они стали втягиваться в походную жизнь, рады были тряхнуть стариной и пожить в этом напряженном состоянии, которое порождается постоянной опасностью и вырабатывает в ратных людях быструю сметку и отвагу. Он с удовольствием наблюдал, как просыпались в них его прежние волжские товарищи.

Ему невольно припомнилось его прошлое, жизнь беззаботная, бескручинная. Он жил воспоминаниями да памятью о последних днях, проведенных у Строгановых, в светлице своей лапушки. О будущем старался не думать. «Чему быть, того не миновать», – утешал он себя русской фаталической пословицей и на этом несколько успокоился, порадовав горячо его любившего друга Ивана Ивановича. Его порядком смутило то настроение Ермака Тимофеевича, с которым он тронулся в опасный и трудный поход.