Ермак

Вначале все шло хорошо. Движение, казалось, не было замечено. Вскоре спустилась теплая августовская ночь, и глубокая тишина простерлась над псковской землей. Король и его свита, уже ни о чем не тревожась, погрузились в сон. И снова с башен Пскова загремели пушки. Польских воевод поразило, что ядра точно били по Любатову и новому лагерю.

Паны перетрусили и предложили королю миновать Псков, идти прямо на Новгород.

— А дальше что? — в запальчивости воскликнул Баторий. — Дальше куда идти? Мы останемся здесь и возьмем Псков измором!

Над рекой Великой, над ясными глубокими водами, у Пантелеймонова монастыря, в трех верстах от Пскова, против юго-западных его башен, выбрали место для королевской ставки, мимо которой все войско Речи Посполитой прошло церемониальным маршем и снова разместилось за холмами.

С этого дня началась осада древнего Пскова.

Псковичи ждали врага, и поэтому он не застал их врасплох. В городе достаточно было и стрельцов и пушкарей. Кроме них, в Кромах разместилась боярская конница и лихие донские казаки, которых в Псков привел удалой атаман Мишка Черкашенин. Да и каждый пскович-горожанин, посадский человек и сбежавший «в осаду» крестьянин — готов был лечь костьми за родную землю.

Князь воевода Иван Петрович Шуйский на соборной площади громогласно зачитал народу последнее послание царя. Наказывал Иван Васильевич «держати город и сидети в осаде крепко со всеми пребывающими христианскими народами и биться всем за Псков-град без всякого порока с Литвою даже до смерти».

Хлеба запасли вдоволь: в Крому тысяча клетей полны добрым зерном. Порохового зелья и ядер хватало на долгое время. К стенам жители наносили груды камней, а у каждой бойницы и окна лежало крепкое увесистое дреколье. Особые досмотрщики наблюдали за тем, чтобы не случилось пожаров. Жителям велено печей в избах и мыльнях не топить, а вечером поздно не сидеть с огнем. Пищу варили на огородах и пустырях. Во всем соблюдалась строгость и порядок.

Стотысячная армия Батория плотным кольцом оложила Псков. Кого тут только не было! И немцы, и шведы, и англичане, и французы, и датчане, и голландцы, и даже итальянцы. Были и татары, и понизовые казаки. Ждали из-за моря две тысячи шотландцев. Но тон всему войску задавали гоноровые паны. На войне они жили, как у себя в поместьях и фольварках, — в обширных палатках, окруженные челядью; спали на пуховиках, сытно ели, пили вино, играли в карты и за сомнительного поведения «пани коханок» дрались на шпагах. Мелкопоместная шляхта тянулась за богатыми, пускала пыль в глаза, рассказывая о своих несуществующих богатствах разные небылицы. Солдаты же при всяком удобном случае просто грабили.

Основные силы врага разместились против южных стен города. Левый фланг, — против Покровской башни, доходя до самой реки Великой, — заняли венгерцы. Рядом, против Свинусской башни, расположились поляки, правее их литовцы.

Весь лагерь поляки окружили тройным кольцом повозок, связанных цепями. Баторий обдумывал план действий…

Отходили последние дни погожего августа. Ближайшие рощи постепенно охватил пламень багрянца. Солнце уже не палило, а мягко грело землю.

Нежданно в польском лагере заиграла веселая музыка. Со стен крепости видно было большое оживление, — войска выстроились, как на параде. Шляхта голосисто кричала:

— Виват!

Но что казалось наиболее странным, — особенно ликовали и орали татары, гарцуя на своих небольших выносливых конях. У королевской палатки толпились вельможи, разодетые в пышные расшитые контуши.

Что же случилось?

Оказалось, что в лагерь прибыл посол турецкого султана. На широкогрудом белом коне, покрытом сверкающей попоной, одетый в длинную епанчу, украшенную звездами, в яркокрасной феске, турок с важностью объезжал войска.

Стоявший на крепостной стене донской атаман Мишка Черкашенин сердито и крепко сжал рукоять сабли.

— Братцы, — показал он казакам на посла. — Аль не узнаете? Знакомая образина! Под Азовом похватали мы его, да потом на своих станичников сменили, что томились в басурманской неволе. Ах, нечисть!

Седоусого горячего Мишку Черкашенина так и подмывало сбежать со стены, вскочить на своего быстроногого красномастного Ветра и ринуться с саблей на давнишнего врага. Эх, и скрестил бы он свой буланый клинок с лукавым супостатом!

Между тем, изумленный многочисленностью войска Батория, внушительным видом кавалерии, посол в удивлении разводил руками и говорил королю:

— Да хранит тебя аллах! Он видит великое: если бы оба государя, турецкий и польский, соединились вместе, все вселенная покорилась бы им!

Баторий снисходительно улыбался. Он хотел один добиться победы! Вот она рядом, добыча, — не напрасно так ликующе кричат жолнеры…

Только что с пышностью и льстивыми речами проводили паны турецкого посла, как по приказу гетмана Замойского саперы тайно начали рыть в направлении города траншей.

Псковичи дознались об этом, и на всю ночь загудели их орудия, открывшие огонь по работавшим. Ядра не щадили саперов, сотни их ложились убитыми в только что вырытых рвах и ямах.