Ермак

Упорство, с которым русское правительство добивалось признания сибирскими ханами зависимости от Москвы, объяснялось отнюдь не желанием получать ханскую дань. Для царской казны тысяча соболей большой ценности не представляла. Царь больше мехов давал в «поминки» иностранным послам, чем получал их в виде дани из Сибири. 28 августа 1578 года после подписания договора в Москве члены датского посольства (6 человек), например, получили царских «поминок» каждый по 27 сороков соболей и по 17 сороков куниц, т. е. всего 6480 соболей и 4080 куниц. В 1595 году «вспоможение» германскому императору Рудольфу, которого Россия склоняла к войне с Турцией, составило 40 360 соболей, 20 760 куниц, 120 черных и чернобурых лисиц, 3000 бобров, 1000 волков, 337 235 белок. Пражские купцы оценивали эту пушнину в 8 бочек золота. В Европе такого пушного богатства не видел ни один монарх, в Москве же его оценили всего в 44 000 рублей[45].

Таким образом, сибирская дань в глазах царя имела чисто символическое значение. Не будучи готовым к войне, Иван IV рассчитывал дипломатическими средствами достигнуть цели: получить власть над «Сибирским юртом». Недаром еще в грамоте 1557 года к английскому королю он прибавил к своему титулу слова: «всея Сибирские земли и северных стран повелитель». Иван Грозный спешил хотя бы формально присоединить Сибирское ханство не только по соображениям государственного и лично царского престижа, хотя и это имело тогда немаловажное значение: монархи всегда любили пышные титулы. Но дело еще в том, что Азия вообще и Сибирь в частности привлекали в то время пристальное внимание западноевропейских стран. Уже в 1492 году некий М. Снупс появился в Москве с письмом от германского короля, в котором излагалась просьба отпустить его, Снупса, для осмотра русских земель, в том числе и земель по реке Оби.

По представлениям европейских ученых, Обь брала начало в Китайском озере, близ которого стоял Пекин. На этой основе возникали планы проникновения в южную и юго-восточную Азию через северные моря и впадающие в них реки, минуя южный путь вокруг Африки, на котором утвердились испанцы. В 1553 году английская Московская компания снарядила экспедицию для прохода в Китай северными морями. Правда, она не достигла цели: два корабля были разбиты бурей, а третий вошел в Белое море и бросил якорь в устье Северной Двины. Тем не менее английские купцы продолжали домогаться в Москве права захода кораблей в устья Печоры и Оби. Но в 1583 году посол королевы Елизаветы Боус получил отказ на том основании, что Обь очень далеко от Москвы, пристаней там нет и вообще иностранцев туда пускать нельзя, так как это может подорвать государеву монополию на пушнину и лишить казну доходов[46]. Русское правительство весьма круто обошлось с англичанином Маршем, организовавшим в 1584 году экспедицию в низовья Оби сушей: пушнина была задержана, а сопровождавший Марша русский промышленник по имени Богдан строго наказан. В те же годы в кругах английской торговой буржуазии, близких к правительству, вызревали планы захвата северного морского побережья России[47].

Алчные взоры, которые бросала западноевропейская буржуазия на Сибирь, торопили царя закрепить ее за Россией. Для завершения дела, начатого в Москве с послами Кучума, в 1572 году в Искер отправился русский посол сын боярский Третьяк Чебуков со свитой из служилых татар. Целью его миссии было принять присягу у сибирского хана и получить дань за 1572 год. Но политический климат в ханской столице к тому времени резко изменился. Кучум, никогда не питавший добрых чувств к России, отказался от притворного миролюбия и шел на открытый конфликт.

Поворот во внешнеполитической линии хана был обусловлен рядом обстоятельств. Во-первых, к началу 70-х годов ему удалось подавить оппозицию местной татарской знати и упрочить свое положение на троне. Его власть признали многие хантейские и мансийские князьки Нижнего Прииртышья и Приобья. Во-вторых, положение Кучума упрочилось благодаря расширению экономических, политических и религиозных связей с Бухарой. Бухарский Абдулла-хан, недовольный присоединением к России Казани и Астрахани, толкал Кучума к враждебным действиям против Русского государства[48]. В-третьих, сибирского хана не мог не приободрить поход крымских татар Девлет-Гирея (1572 г.), сопровождавшийся страшным разорением южных русских городов, селений и даже самой Москвы.