Ермак

Чувствуя себя, по выражению А. Н. Радищева, чужеземцем в своей стране, Кучум-хан окружил свой престол выходцами из Бухары и Ургенча, на которых полагался больше, чем на местную татарскую знать. Он стремился также создать опору себе в лице мусульманского духовенства. Ислам насаждался среди татар со времен правления Мухаммеда Шейбани, но с приходом к власти Тайбугинов влияние его заметно ослабло. По преданиям тобольских татар, хан Кучум и его брат и соправитель Ахмед Гирей трижды обращались к бухарскому правителю Абдулле-хану с просьбой направить в Искер мусульманских проповедников, и каждый раз Абдулла-хан отправлял в Сибирь духовные миссии[43]. Шейхов и сеидов сопровождали многочисленные отряды бухарских воинов, которые в Искере вливались в дворцовую гвардию хана. С последней миссией Шербети-шейха, как раз накануне похода Ермака, в Сибирь явилось сто воинов узбеков.

Задачам упрочения трона Кучум-хан подчинил также династические браки. Одну из своих дочерей он выдал за ургенчского сеида Дин-Али-ходжу, сам взял в жены дочь хана Шигая и дочь своего сановника Девлетим-бея. Родственные узы связывали Кучума с правящими родами в ногайских и казахских ордах.

Сибирский хан был достаточно умен и понимал, что главная опасность для его эфемерного царства надвигалась с запада, со стороны России. Он никогда не забывал о судьбе Казанского ханства, разгромленного войсками Ивана IV Грозного. Некоторые сановники, бежавшие из Казани, нашли приют в Искере и, без сомнения, поведали хану о том, сколь велик и могуществен его западный сосед.

Сразу же с приходом к власти Кучум порвал даннические отношения с Московским государством, Но на открытую борьбу с ним еще долго не решался, занятый приведением в покорность татарских улусов и постоянными стычками со степными ордами. Однако в Москве знали о враждебных настроениях в сибирской столице. В царской грамоте от 2 января 1564 года содержатся такие слова: «Хвалитца деи сибирской салтан Ишибани (т. е. шибанид Кучум) итти в Пермь войною», — которые не оставляют никаких сомнений в том, что Иван Грозный был достаточно хорошо информирован о воинственных замыслах Кучума.

Московское государство, напрягавшее все силы в войне за выход к Балтийскому морю, не желало осложнений на восточных границах. Оно не могло направить сколько-нибудь значительных сил против Кучума, могущество которого окружение царя явно преувеличивало. Поэтому правительство Ивана IV искало сближения с Кучумом и готово было возобновить добрососедские отношения с ханством на тех же основаниях, на которых они строились при последних Тайбугинах, т. е. от хана требовалось формальное признание вассальной зависимости и, как выражение ее, ежегодное приношение дани в Москву.

Иван IV первым проявил мирную инициативу, послав в 1569 году хану свою грамоту. Этот документ не дошел до нас, но из последующей переписки можно понять, что в нем поднимался вопрос о восстановлении московского вассалитета в Сибири. Кучум дал ответ царю весьма своеобразным путем. В конце июля 1569 года татары совершили набег на русское поселение на реке Чусовой, и схватив трех пермяков, Ивашку Поздеева «с товарыщи», доставили их в ханскую столицу. «И был Ивашко у царя в Сибири ден с десять, — сообщает источник, — и отпустил его на подводах до Перми, а дву товарищев его оставил… и обиды не учинили никоторые». Отпуская к Москве невольного посланца, Кучум на словах просил передать царю: «…ныне деи дань сбираю, господарю вашему царю послов пошлю, а нынче деи мне война с казацким (казахским) царем»[44].

После такой «вербальной ноты» Кучум в декабре 1569 года послал в Москву свою первую грамоту. В ней он называл себя «вольным человекам Кучум-царем». Грамота гордого бухарца была составлена в таких выражениях, с которыми не принято обращаться вассалу к своему сюзерену. «И ныне похошь миру, — писал Кучум, — и мы помиримся, а похошь воеватися — и мы воюемся». Это походило скорее на вызов к войне, чем на предложение мира. К такому языку в Москве не привыкли, поэтому бояре решили, что ответить царю на такую грамоту «не пригоже», и оставили ее без ответа.

В 1571 году Кучум-хан направил в Москву посольство и 1000 соболей дани. Ханские послы привезли с собой вторую грамоту, о содержании которой можно судить по сохранившимся приказным записям. На грамоте стояла подпись: «Кучум-богатырь, царь — слово наше». В грамоте хан изъявил готовность встать под высокую царскую руку и платить дань в прежнем размере. В посольском приказе составили текст присяги (шерти), которую должны были подписать сначала послы, а затем ратифицировать Кучум. Однако послы подписать присягу отказались, заявив: «Грамоте и писать не умеем».