Матушка Ветровоск твердо верила, что в один прекрасный день возьмет да сошьет настоящее лоскутное одеяло. Однако занятие это требует терпения, а потому за истекшие пятнадцать лет матушке удалось сметать всего три лоскута. Но тряпки она все равно собирала. Как, впрочем, и все ведьмы. Каждая настоящая ведьма должна собирать тряпки. У старых вещей, как и у старых домов, есть душа. Говорят, за тряпки ведьма душу продать готова, но это совсем не так — за тряпки ведьма готова продать души всех окружающих.
— Где–то тут было… — бормотала матушка. — Где–то тут… Ага, вот…
Она гордо извлекала из мешка некое одеяние. По большей части розового цвета.
— Не совсем еще памяти лишилась, знала, что оно должно быть где–то здесь, — продолжала матушка. — Почитай, ненадеванное. И размер подходящий.
— Ты что, собираешься его надеть? — охнула нянюшка.
Пронзительный (серпом–под–коленки) взгляд синих матушкиных глаз обратился на нее. Нянюшка с огромным облегчением услышала бы в ответ что–нибудь вроде «Нет, с маслом съем, дура старая». Вместо этого матушка Ветровоск опустила глаза и немного робко спросила:
— Думаешь, мне не пойдет?
Воротничок платья был отделан кружевом. Нянюшка судорожно сглотнула.
— Ну, ты обычно носишь черное… Даже капельку чаще, чем обычно. Можно сказать, всегда.
— Ага, душераздирающее зрелище, — рассудительно откликнулась матушка. — Не пора ли обновить гардеробчик?
— Да ведь оно такое… розовое.
Матушка отложила платье в сторону и, к вящему ужасу нянюшки, мягко взяла ее за руку.
— Знаешь, Гита, — проникновенным тоном сказала она, — я тут как следует подумала насчет этих Испытаний… Я вела себя как настоящий барбос на сене…
— Сука, — рассеянно обронила нянюшка Ягг.
На мгновение матушкины глаза вновь превратились в два сапфира.
— Что?
— Э… сука на сене, — пробормотала нянюшка. — В смысле «собака». А не «барбос». Выражение такое.
— Да? И верно. Спасибо за замечание. Ну вот я и подумала: самое время мне отойти в сторону. Пусть молодежь порезвится. Ну, то есть… я вела себя не очень–то любезно…
— Э–э…
— Я попробовала стать любезной, — продолжала матушка. — Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло…
— Любезничать ты никогда не умела, — вздохнула нянюшка. — Ну, зато в другом ты хороша.
Матушка улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, нянюшка не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.
— Может, со временем я все–таки исправлюсь, — предположила матушка.
И ласково похлопала нянюшку по руке. Нянюшка уставилась на свою руку так, словно та должна была превратиться в нечто кошмарное.
— Просто… все привыкли к тебе такой, какая ты есть, — выдавила она.
— А знаешь, что я еще подумала? Я, пожалуй, сварю для праздника варенье. И, может быть, приготовить каких–нибудь кексов? — спросила матушка.
— Угу… Это дело.
— Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить?
Нянюшка воззрилась на дальние кроны деревьев. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти. Итак, человек должен быть достаточно тяжело болен, чтобы нуждаться в дружеском визите, и в то же время достаточно здоров, чтобы пережить то незабываемое потрясение, когда с визитом явится сама матушка Ветровоск. По части практической психологии и примитивных сельских оздоровительных процедур матушке не было равных. Честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо самые болящие бедолаги поднимались с постели и отступали — нет, бежали — перед известием, что матушка Ветровоск на подходе.
— Покамест все здоровехоньки, — дипломатично сказала нянюшка.
— И не требуется ободрить никого из стариков? Помочь чем?
Само собой, себя нянюшка с матушкой к старикам не относили. Известна же пословица: в свои девяносто семь ведьма — ягодка совсем. Старость — удел других.
— Все потихоньку справляются, спасибо, что спросила.
— А еще я знаю много сказок. Детишки от них просто без ума.
Нянюшка кивнула. Однажды матушка (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться у родителей, что такое «усекновение всех членов».
— Представь, я сижу в своем кресле–качалке, а вокруг собрались ребятишки, мою сказку слушают… — совсем размечталась матушка. — Так, кажется, положено рассказывать сказки, я верно помню? И еще я могла бы сварить для них тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?
Нянюшка опять кивнула, объятая чем–то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она — единственное препятствие на пути этого безудержного стремления матушки Ветровоск творить добро.
— Тянучки, — задумчиво промолвила она. — Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из–за которых нашему малышу Пьюси все зубы склеило, пришлось рот ложкой разжимать?
— Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.
— Знаешь, Эсме, ты и сахар — вещи несовместимые. Помнишь те твои леденцы «от–рассвета–до–заката»?
— Но их и хватило до заката, Гита.