Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

Вскоре, однако, Аугуста в полной мере убедилась, что бегство от мужа – опыт не для слабонервных. После побега все козыри оказывались на руках у рогоносца. При желании он мог превратить жизнь беглянки с новым партнером если и не в сущий ад, то по меньшей мере в чистилище, как это сделал в аналогичной ситуации граф Дерби еще в 1778 году. Жена сбежала от него всего через четыре года после свадьбы к своей первой любви, герцогу Дорсетскому, после чего граф решительно отказывал ей как в разводе, так и в примирении, и тем самым обрек леди Дерби на долгую и мучительную жизнь социального изгоя. Отказ в разводе мог стать мощным оружием мести неверной жене, лишая ее всякой возможности оформить отношения с любовником и тем самым исправить свою репутацию. Наказание простое и рафинированное.

Да и без мстительности в качестве мотива такая крайность, как парламентский развод, единственно открывающий возможность для нового брака, мужу мог быть невыгоден: процедура, во-первых, дорогостоящая, а во-вторых, предусматривающая вынесение на публичное обозрение его частной жизни с возможными негативными последствиями для карьерных перспектив – как его собственных, так и его детей. Если же у мужа имелись полностью его устраивающая любовница и достаточно законных наследников, ему вполне достаточно было обойтись отлучением неверной от ложа и стола. Ему, но не ей, поскольку выйти замуж повторно при таком сценарии беглянка не могла ни за того, с кем сбежала, ни за кого бы то ни было еще до самой своей смерти. Да и материально она могла оказаться на полной мели. Содержание отлученной от мужа неверной жене церковный суд назначал крайне редко, а это означало, что до получения вдовьей доли она оставалась с сущими грошами на карманные расходы, предусмотренные брачным соглашением, которое оставалось в силе. И все состояние, привнесенное ею в семейную копилку, при таком раскладе так и оставалось у мужа. При разделе имущества в частном порядке неверной жене могло перепасть и побольше, но лишь при условии наличия у нее каких-то рычагов влияния на обманутого супруга, позволяющих принудить его к переговорам, к примеру, шокирующих доказательств его собственной неверности или чего похуже, скажем, того, что роман с любовником был заведен ею с его подачи, которые в противном случае она могла бы предать огласке или выставить в свою защиту перед судом.

Статистика однозначно свидетельствует о крайней непопулярности парламентского развода в высших эшелонах общества. В период с 1800 по 1829 годы лишь шестнадцать титулованных пар были разведены парламентским актом, в то время как число знатных мужей и жен, желавших начать спать и жить раздельно, было несоизмеримо выше. И это еще если не верить эпатажным дневникам таких дам, как княгиня Ливен. На одном fête [60] в 1820 году, по ее словам, столько пар разбрелись по саду, где «тропы сокрыты за густыми кустами лавра», что ближе к концу вечера в бальном зале не осталось никого, кроме дебютанток под присмотром старух.

Аугуста, однако, была, судя по всему, вполне уверена, что ее мужу развод в скором времени понадобится и самому не меньше, чем ей. Ведь «Дону», как называли его ближайшие друзья, было всего тридцать шесть лет, даже на год меньше, чем Артуру, и законный ребенок у него был один-единственный. Также он был не лишен и социальных амбиций, надеясь со временем прыгнуть на пару ступенек иерархической лестницы выше своего нынешнего баронского титула; а какой может быть граф или герцог без респектабельной хозяйки дома? Высокий, статный, с правильными чертами лица и умением держаться холодно и ровно лорд Борингдон явно не испытал бы особых трудностей с замещением вакансии своей супруги. Пресса, во всяком случае, мало сомневалась в том, что развод при таком раскладе неизбежен. Еще даже до того, как им стало известно местонахождение влюбленных беглецов с Камберленд-плейс, газетчики отважились предположить, что, «как только позволят юридические формальности», Аугуста станет законной женой сэра Артура.