Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе

К тому же Борингдон был, похоже, не только неверным мужем, но еще и тираном. «Он ей диктует не только кого посещать, но и в какие именно часы наносить визиты», – отметила в марте 1805 года герцогиня Девонширская, добавляя не без иронии: «Так и вижу, как он по-генеральски приказывает ей, каким маршрутом следовать и в каких пунктах отмечаться: „Направо! Шагом марш! Стой раз-два в три ровно у леди Бессборо! Оттуда к четырем – к дому Д[евонширских]!“ и т. д.». Да и письма самой Аугусты к мужу хотя и начинались с непременного «дражайшая любовь моя», но явственно выдавали ее тревогу о том, как бы его чем не прогневать, и потому читаются слегка диковато в XXI веке: «Я тут совсем разболелась и вынуждена принимать лауданум (ты уж меня не брани)», – писала она в 1806 году. Сообщив затем, что даже в церковь выбраться не смогла, добавила: «Ты только не подумай, что все это от моего небрежения твоими приказами… это все из-за свирепости моей простуды». В другой раз она написала ему: «Надеюсь, милый Борингдон, ты не будешь против, если я схожу в театр на эту пьесу, ведь ты и сам знаешь, что ничто из того, что тебе неприятно, и мне удовольствия не доставит».

Лицемернее всего со стороны Борингдона, между прочим, как раз и было требовать от юной супруги образцово-показательного поведения на фоне собственного распутства. Когда кто-то из слуг уведомил его о том, что в его отсутствие в их дом что-то зачастил с визитами сэр Артур Пэджет, он обрушил на голову Аугусты град упреков. Ей было велено «прекратить шашни с любовником» (не факт, что таковые на тот момент имели место), – и немедленно возвращаться из города в поместье. Этот безапелляционный приказ и стал последней каплей в чаше терпения Аугусты. Несомненно, она пресытилась вопиющим лицемерием мужа и его полнейшим неуважением к ее чувствам – и решила взять ответственность за свою дальнейшую судьбу в собственные руки. «Подготовка к побегу», писали газеты, включала, в частности, тайный вынос из дома ее одежды якобы уволенной горничной, которая на самом деле готовилась встретить хозяйку, как только той представится удобный случай оттуда улизнуть. И, когда такой случай представился, Аугуста воспользовалась им без колебаний. Сказать, что вовсе никаких сожалений она при этом не испытывала, было бы, возможно, и несправедливым по отношению к ней, поскольку газеты писали, что бегству предшествовало «самое нежное и мучительное прощание» с двухлетним сыном Генри [55], – но вот неверного мужа-тирана она точно покинула без всяких сожалений.

Супружеская неверность, подобная той, которую явил свету лорд Борингдон, в эпоху Регентства все еще считалась в аристократических кругах вполне терпимой, но лишь при условии, что все замешанные в адюльтере играют по правилам. Превыше всего от тайных любовников требовались осторожность и воздержание от проявления взаимных чувств на публике, не говоря уже о неукоснительном соблюдении правил вежливости и приличий при появлении в свете на пару с законными супругами. До тех пор, пока эта видимость благопристойности на публике соблюдалась, неверные мужья обычно могли не опасаться того, что кто-то полезет в их тайную жизнь. Осуждение было уготовано прежде всего тем, кто имел неосторожность вынести свои прегрешения из-за закрытых дверей частных покоев на свет, да еще и унизив при этом своих жен. Маркиз Аберкорн, к примеру, подвергся остракизму лишь после того, как допустил выставление портрета, изображающего его с любовницей и их сыном-бастардом, в Королевской Академии, а младший брат сэра Артура достопочтенный Беркли Пэджет был «резко» осужден герцогом Йорским (и не только) и вовсе лишь после ухода от законной жены и детей к куртизанке Эми Уилсон с последующими регулярными появлениями с тою на публике, поскольку «оскорблял тем самым весь город… помимо чувств своей несчастной жены».

Уровень терпимости к неверности был, на самом деле, столь высок, что множество аристократок, похоже, вступало в брак, вполне ожидая от своих мужей, что те не устоят перед искушениями, и на эпизодические измены реагировало вполне спокойно. Фрэнсис, давая согласие стать леди Шелли, это предвидела и решила упредить события. Зная, что не только записные красавицы (включая ту же Аугусту) напропалую флиртуют с ее мужем сэром Джоном, но еще и его любовница с двенадцатилетним стажем леди Хаггерстон не желает его терять, она после их свадьбы в 1807 году вознамерилась окружить его таким счастьем у них дома, чтобы смотреть на сторону ему было недосуг. «Я задействовала все силы, которыми наделила меня природа, и все знания, которыми владела, чтобы очаровать его как любовница и привязать к себе как жена, – вспоминала она. – И я твердо уверена, что полностью в этом преуспела». Впрочем, поскольку сама же она еще и признает, что взяла с мужа клятву не говорить ей ни слова о своих возможных изменах, не вполне ясно, откуда у нее столь твердая уверенность.