Джалаль почувствовал, как какое-то страшное существо завладело его телом. Он обрёл иные органы чувств и увидел иной мир. Сам разум его работал теперь по иным законам, непривычным для него: то была истина, открывшая ему свой лик. Он долго созерцал тело, завёрнутое в саван и готовое к погребению, откинул покрывало с лица. Это было как воспоминание, а не реальность, что существовало и не существовало одновременно. Молчаливое и далёкое, отделённое от него непреодолимым расстоянием. Совершенно чужое, холодно отрицающее всякое знание о нём. Это было высоко и связано с неизведанным, и само затоплено в неизвестности. Непостижимо и смутно, оно пускалось в путь. Предательское, насмешливое, жестокое страдание, ошеломляющее, пугающее, бесконечное и одинокое. Он вызывающим тоном, с оцепенением пробормотал:
— Нет.
Но тут рука прикрыла покрывало на лице, и дверь вечности закрылась. Все основы вокруг него рухнули. Язык издевательски играл с ним, а враг всё приближался, и сейчас вот-вот начнёт битву с ним. Но он даже не охнет. Даже одной слезинки не прольёт. Не скажет ни слова. Язык его дёрнулся снова, и он еле внятно пробормотал:
— Нет.
И тут он увидел раздробленную голову своей матери: видение, что пришло и ушло — до того, как лицо её запечатлелось в недрах его сознания. Он видел, как петух своим розовым клювом выбивает глаз своему противнику. Видел, как небеса загораются от света. Видел благословение в виде алой крови. Неизвестный пообещал ему, что он поймёт всё, как только ещё раз отдёрнет с того лица покрывало. Он вытянул руку, однако другая рука схватила его руку, и какой-то голос произнёс:
— Скажи, что нет бога, кроме Аллаха.
Господи, неужели тут есть ещё кто-то? Есть ли в этом мире люди? Кто тогда сказал, что он пуст? Пуст, и нет в нём движения, цветов и звуков. И нет истины. Нет печали, сожаления и раскаяния. Он на самом деле освобождался. Нет ни любви, ни грусти. Страдания ушли навсегда. Наступил мир. И грубая дружба, навязанная высокомерными силами. На тебе — на здоровье — то был подарок тому, кто хотел, чтобы звёзды были его друзьями, облака — родственниками, ветер — собутыльником, а ночь — товарищем. И он в третий раз пробормотал:
— Нет.
Джалаль передал свои дела управляющему, а сам нашёл для себя успокоение в пеших прогулках. Он гулял по переулку и всему кварталу, между городских ворот и цитаделью, сидел в кафе и курил трубку кальяна.
Ночью он встал перед обителью. Оттуда исходили звуки песнопений. Он равнодушно постучал в дверь, не ожидая ответа. Он знал, что они не ответят ему. Они были вечной смертью, которая не опускается до ответа. Он спросил себя:
— Разве у соседей нет на вас никаких прав?
Он прислушался к пению. Оттуда лились сладкие звуки:
Собхдам морге чаман ба колле ноу хасте гофт
Наз кам кон ке дар ин баге бирун ту шекофт.
Однажды путь его преградил шейх местной мечети Халиль Ад-Дахшан, и мило улыбнувшись ему, сказал:
— Нет ничего плохого в том, чтобы перекинуться парой слов.
Тот холодно поглядел на него, и шейх продолжил:
— Поистине, Аллах испытывает своих верных рабов.
Джалаль презрительным тоном спросил:
— В этом нет ничего нового, о том же самом кукарекает мой петух по утрам.
Шейх ответил:
— Все мы смертны.
На что Джалаль уверенно возразил:
— Никто не умирает.
Поздно ночью он проходил мимо бара, когда заметил какую-то качающуюся фигуру, в которой узнал отца, Абдуррабиха, и схватил его под мышки. Отец спросил его:
— Кто это?
— Это Джалаль, отец.
Пьяница ненадолго замолчал, а потом сказал:
— Сынок, мне стыдно…
— Чего?
— Это я должен был уйти, а не она…
— Почему?
— Такова справедливость, сынок.
— Существует лишь одна вещь, которая истинна, отец, это — смерть, — сказал он пренебрежительно.
Абдуррабих извиняющимся тоном сказал:
— Не стоило мне пить в эти дни, но я бессилен.
Поддерживая его, Джалаль сказал:
— Наслаждайся жизнью, отец…
Прошла осень, а за ней подошла и зима с её сокрушающей жестокостью. Холодный ветер бил по стенам и пробирал до костей. Джалаль следил за тёмными облаками и желал невозможного. Однажды он увидал мадам Ульфат, которая возвращалась с кладбища: он ненавидел её всем сердцем, и плюнул в своих фантазиях в её распухшее лицо. Она приняла его с неохотой, а потом со смертью дочери отделалась от него. Смерть представляла для неё набор обрядов и поминальной выпечки. Все они считали смерть священной и поклонялись ей, поощряли, пока она не стала для них вечной и непреложной истиной. Несомненно, она была в ярости, когда он получил от Камар завещанные ему деньги. Поэтому он взял их все, а потом тайком роздал их бедным. Затем он сказал себе, что признаком исцеления было бы то, если бы он разбил голову этой надменной старухи.
По дороге он столкнулся с шейхом переулка Джибрилем Аль-Фасом. Тот поприветствовал его и сказал:
— Вас можно увидеть, мастер Джалаль, только когда вы уходите и приходите. Что вы ищите?
Тот презрительно ответил ему:
— Я нахожу то, что не ищу, а ищу то, что не нахожу.