Чтоб получить ее, Феб лирою стены возвел.
Этой братиной Рет свирепый с лапифами дрался;
Вмятину видишь на ней? Это сражения след.
Этот двудонный слывет за кубок Нестора-старца;
В этой вот чаре велел растворять пощедрей и покрепче
Отпрыск Эака друзьям чистого влагу вина.
Эту Дидона дала красавица чашу, пригубив,
Битию выпить, когда задан фригийцу был пир».
В кубках Приама ему Астианакта дадут.[200]
Вот так ведение дел! Вот поток красноречия, Цинна:
За десять, Цинна, часов произнести девять слов!
Но попросил ты себе громогласно четыре клепсидры
Только что. Долго же ты, Цинна, способен молчать!
Пусть и начало даешь ты, Янус, годам мимолетным
И возрождаешь века долгие ликом своим;
Первому молятся пусть все тебе, фимиам воскуряя,
Консулы в пурпуре пусть, власти пускай тебя чтут, —
В месяц твой, Янус: узреть бога прибытие к нам.[201]
Долга три четверти, Квинт, гнойноглазый тебе собирался
Гил уплатить; окривев, он половину дает.
Деньги скорее бери; мимолетна ведь выгода эта:
Если ослепнет твой Гил, он не отдаст ничего.
Плащей на десять тысяч куплено Бассом
Окраски тирской, лучшей. Хороша сделка!
«Что ж, по дешевке?» Нет, не платит он вовсе.
Весть о прибытье твоем в твой город дошла уж до Рейна;
Слышит и он ведь, как твой громко ликует народ:
И средь сарматских племен, и на Истре, и в области гетов
Всех устрашил самый крик радости новой у нас.
Что и забыли совсем о состязанье коней.
Рим никого из вождей до тебя не любил так, о Цезарь.
Да и не мог бы сильней, хоть желал бы, любить.
Спросите вы, почему мне не надо богатой супруги?
Да не хочу я совсем замуж идти за жену.
Надобно, Приск, чтоб жена была в подчиненье у мужа,
Иначе равенства, верь, между супругами нет.
Слыл дурачком он. Вот я и купил его за двадцать тысяч.
Деньги мои мне верни, Гаргилиан: он умен.
Чтоб киликийский твой сад не увял и зимы не боялся,
Чтобы трескучий мороз нежных ветвей не побил,
Зимнему Ноту стекло препятствует, внутрь пропуская
Чистые солнца лучи и ослепительный свет.
Где оставаться и сам не захотел бы Борей.
Так-то, жестокий, ты жить заставляешь старинного друга?
Мне б у деревьев твоих гостем уютнее быть.
В дни, когда список побед в Паннонии снова умножен
И алтари все возврат славят Юпитера к нам,
Ладан приносит народ, и сенат, и признательный всадник,
В третий раз раздают трибам латинским дары:
И не уступит твой лавр мирный былым торжествам,
Ибо в священной любви своего ты народа уверен.
Знанье своих людей — высшая доблесть вождя.[202]
Ты, Кипер, хлебопеком долго бывши,
Стряпчим стал для дохода в двести тысяч.
Но ты тратишь и снова занимаешь.
Хлебопеком, как был, и мукомолом
Секст, твое дело я вел за две тысячи по уговору,
Что ж посылаешь ты мне тысячу только одну?
«Ты ничего не сказал, — говоришь, — и проиграно дело».
Больше еще ты в долгу, Секст, раз пришлось мне краснеть.
Если б, Керриний, свои обнародовал ты эпиграммы,
Стали б тебя, как меня иль даже больше, читать.
Но таково у тебя уваженье к старинному другу,
Что моя честь для тебя чести дороже твоей.
Хоть на Пиндаровой он лире его б одолел;
Варию он уступил котурна римского славу,
Хоть и способней его к речи трагической был.
Часто друзья нам дарят богатство, золото, земли,
Не прибедняйся, Цинна, ты и так беден.
Хоть и по двести стихов ты каждый день сочиняешь,
Вар, не читаешь их вслух: ты и глупец и мудрец.
День, Светоносец, верни! Не задерживай наши восторги:
Цезарь сегодня придет! День, светоносец, верни!
Рим умоляет. Иль ты на ленивой повозке Боота
Тихого едешь, коль ось движется вяло твоя?
Кастор на нынешний день сам одолжил бы коня.
Страстного держишь зачем Титана? И Ксанф уж и Этон
Рвут и грызут удила, бодрствует Мемнона мать.
Но не хотят отступать перед светом сияющим звезды,
Цезарь, хоть ночью приди: пусть созвездия будут недвижны,
При появленье твоем день озарит весь народ.
На кабана ты зовешь, а свинью подаешь ты мне, Галлик.
Я — поросенок, коль ты, Галлик, меня проведешь!
Я представляюсь тебе непомерно жестоким обжорой,
Ежели повара я, Рустик, секу за обед.
Повод такой для плетей тебе кажется слишком ничтожным,
Ну а за что же еще битыми быть поварам?
Если чего попрошу я в робкой и тоненькой книжке,
То, коль не слишком дерзка просьба, исполни ее.
Если же, Цезарь, не дашь, то позволь обращаться с прошеньем:
И фимиам и мольбы может Юпитер стерпеть.
Тот божества не творит: кто умоляет — творит.
Лишь когда заболел я, ты явился:
Не к добру, Оппиан, тебя мне видеть!
Стольких тигриц на полях восточных у Ганга охотник
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги