Эпиграммы

Если б высечен был иль отколочен?

Ни жена пусть в такой мороз, ни дочка

Не целуют нас нежными губами!

Ты-то разве изящней их и тоньше,

10 Ты — с сосулькою бледной из-под носа,

Точно пес, с бородой такой же жесткой,

Что загнутыми ножницами щиплет

Киликийский стригач козлам кинифским.

Лучше сотню похабников мне встретить,

15 Да и Галл мне вонючий так не страшен!

Если ум у тебя и стыд остались,

Эти зимние, Лин, ты поцелуи

Отложи, умоляю, до апреля.[196]

96

Басса печального сын, здесь покоюсь я, Урбик-младенец.

Римом великим рожден был я и назван им был.

Шесть только месяцев мне до полных трех лет оставалось,

Как прервалась моя жизнь волею мрачных богинь.

5 Чем мне мой лепет помог, миловидность, младенческий возраст?

Слезы пролей на холме, где ты прочел про меня.

Пусть же на Лету уйдет позднее даже, чем Нестор,

Тот, кому пережить ты пожелаешь себя.

97

Если знаешь ты Цесия Сабина,

Книжка, Умбрии горной честь и славу

(Авлу он моему земляк Пуденту),

Отправляйся к нему, будь он и занят:

5 Пусть хоть тысячи дел его тревожат,

Для стихов моих он найдет минутку:

Так он любит меня и все читает

Вслед за славными са́турами Турна.

О, какая тебе готова слава!

10 Что за честь! А поклонников-то сколько!

Огласятся тобой пиры и форум,

Храмы, портики, лавки, перекрестки:

Все прочтут тебя, лишь один получит.

98

Все покупая себе, все, Кастор, скоро продашь ты.

99

Да безмятежным всегда ты видишь, Криспин, громовержца

И да возлюбит тебя Рим, как твой отчий Мемфис!

Коль в Паррасийском дворце стихи мои будут читаться, —

Ибо привычно для них к Цезарю в уши входить, —

5 Слово замолвить за нас, как читатель правдивый, осмелься:

«Он для эпохи твоей, Цезарь, скажи, не пустяк:

Мало уступит он в чем Катуллу ученому с Марсом».

Этого хватит, а все прочее богу предай.

КНИГА VIII

ИМПЕРАТОРА ДОМИЦИАНА, ЦЕЗАРЯ, АВГУСТА, ГЕРМАНСКОГО, ДАКИЙСКОГО — ВАЛЕРИЙ МАРЦИАЛ ПРИВЕТСТВУЕТ

Хотя и все мои книги, владыка, которым ты дал славу, то есть жизнь, возносят тебе моления и потому, полагаю, их и читают, эта, однако, означенная в моих произведениях восьмой, еще чаще пользуется случаем выказать тебе мое благоговение. Поэтому в ней мне можно было меньше изощрять свое остроумие, место которого заступило содержание книги; но все-таки мы попытались разнообразить его то там, то тут некоторою примесью шуток, дабы не во всех стихах заключались хвалы твоей божественной скромности, которые скорее могут надоесть тебе, чем нас пресытить. И хотя эпиграммы даже самыми строгими и высокопоставленными людьми пишутся так, что они явно стремятся подражать свободе выражений в мимах, я тем не менее не допускал привычных этим произведениям словесных вольностей. Так как моя книга в ее большей и лучшей части связана с величием твоего священного имени, то она должна помнить, что приближаться ко храму следует не иначе как пройдя обряд очищения. Дабы будущие читатели знали, что я буду это соблюдать, я решил на самом пороге этой книги сделать такое предуведомление в краткой эпиграмме.

1

В лавром увенчанный дом владыки входящая книга,

Будь благочестна и свой вольный язык обуздай.

Голая ты, Венера, уйди: не твоя это книжка;

Ты же, Паллада, ко мне, Цезаря дева, явись.

2

Фастов наших отец и предок, Янус,

Покорителя Истра лишь увидел,

Счел, что мало ему его двух ликов,

И очей захотел иметь он много.

5 И, на всех языках равно вещая,

Господину земли и богу мира

Четверной посулил он век пилосский.

Дай и свой ему век, родитель Янус![197]

3

«Книжек довольно пяти, а шесть или семь — это слишком

Много; и все же тебе хочется, Муза, шалить?

Надо и совесть иметь: ничем одарить меня больше

Слава не может: везде книгу читают мою.

5 Даже когда упадут с подножия камни Мессалы

И обратится когда мрамор Лицина во прах,

Буду я все на устах, и много с собой иноземцев

В отчей пределы страны наши стихи унесет».

Так говорил я, но тут был прерван девятой сестрою, —

10 С кудрей ее и плаща благоуханье лилось:

«Неблагодарный! И ты забросишь веселые шутки?

Чем же ты лучше, скажи, праздный заполнишь досуг?

Или сандалий сменить на котурн трагический хочешь,

Или войну воспевать тяжкую в строгих стихах,

15 Чтобы надутый читал тебя голосом хриплым учитель

К негодованью девиц и благонравных юнцов?

Пусть это будет писать, кто суров чересчур и степенен

И освещает кого лампа средь ночи глухой.

Ты же игривый свой стих пропитывай римскою солью,

20 Чтоб, прочитав его, жизнь нравы узнала свои.

Кажется пусть, будто ты на тоненькой дудочке свищешь,

Коль заглушает твоя дудочка множество труб».[198]

4

С мира всего к алтарям народ притекает латинским,

Чтоб за вождя своего вместе молиться у них.

Да и не люди одни на празднестве этом, Германик:

Думаю, и божества жертвы приносят теперь.

5

Перстни, Макр, раздавая всем девчонкам,

Перстней, Макр, ты наверное лишишься.[199]

6

Нет ничего старины несносней у дряхлого Евкта:

Из сагунтийской милей глины посудина мне.

Только затянет болтун серебра своего родословье

Вздорное — киснуть вино от пустословья начнет.

5 «Эта посуда была на столе у Лаомедонта;