Кто б не подумал, что здесь стадо? А лев был один!
Но перед ним бы и львы дрожали, ему подчиняясь,
Был бы в Нумидии он, мрамором славной, царем.
О, что за шея была, какой величавый оттенок,
О, как могуче копье, пронзившее гордого зверя,
И с ликованьем каким принял он славную смерть!
Ливия, где ты взяла в лесах своих чудо такое?
Может быть, лев к нам пришел из-под Кибелы ярма?
Зверь этот был для тебя братом твоим иль отцом?
Ты красивее всех, что есть и были,
Но негоднее всех, что есть и были.
О, как я бы хотел, чтоб ты, Катулла,
Некрасивей была, но постыдливей!
Ежели дедовский век современности так уступает
И при владыке своем так разрастается Рим,
Ты удивлен, что ни в ком нет искры священной Марона
И не способен никто мощно о войнах трубить.
Ты б и на поле своем встретить Вергилия мог.
Землю свою потеряв по соседству с несчастной Кремоной,
Плакал и тяжко скорбел Титир по овцам своим;
Но рассмеялся тогда этрусский всадник и, бедность
«Обогащу я тебя, и да будешь главою поэтов,
И полюбить, — он сказал, — можешь Алексия ты».
Этот красавец служил за столом своему господину,
Темный вливая фалерн мраморно-белой рукой.
Даже Юпитера мог он привести бы в восторг.
Ошеломленный, забыл о толстой поэт Галатее
И загорелой в полях о Фестилиде своей.
Тотчас «Италию» стал воспевать он и «Брани и мужа»,
Что же о Вариях мне говорить, и о Марсах, и прочих
Обогащенных певцах, трудно которых и счесть?
Значит, Вергилием я, если дашь мне дары Мецената,
Стану? Вергилием — нет: Марсом я стану тогда.
Хоть ты и щедро даришь и еще щедрее ты будешь,
О победитель вождей, сам победивший себя,
Вовсе не ради даров обожаем народом ты, Цезарь:
Ради тебя самого любы народу дары.
Было три зуба всего у Пицента, и как-то случилось,
Что, у гробницы своей сидя, он выплюнул их.
Он подобрал и сложил за пазуху эти останки
Челюсти слабой и все предал потом их земле.
Долг свой последний себе сам уже отдал Пицент.
Право же, Артемидор, настолько плащи твои грубы,
Что безусловно тебя можно Сагаром назвать.
Вот он: довольно ему его одинокого глаза,
Вместо другого на лбу нагло зияет гнойник.
Не презирай молодца: никого вороватее нету;
У Автолика и то так не зудела рука.
Удержу нет, и хотя крив он, но в оба глядит.
Тут из-под носа у слуг пропадают и кубки и ложки,
Да и салфеток убрал много за пазуху он.
Он не упустит плаща, соскользнувшего с локтя соседа,
И у домашних рабов задремавших даже лампаду
Не постесняется он с пламенем прямо украсть,
Коль ничего не стащил, своего же раба обойдет он
Ловко, и сам у него тащит он туфли свои.
Клавдия, ростом могла б с палатинского быть ты колосса,
Если бы на полтора фута пониже была.
Позеленел Харин, вопит он, рвет, мечет
И сук высокий, чтоб повеситься, ищет.
Не потому, что славен я во всем свете,
Что свиток мой красив и кедрецом смазан,
Но что под Римом у меня своя дача,
Куда не на наемных мулах я езжу.
Чего, Север, завиде пожелать злому?
А вот: пусть заведет себе мулов с дачей!
На обороте листов строчит Пицент эпиграммы
И огорчен, что к нему Феб обернулся спиной.
В Тестила Авл наш влюблен и к Алексию страстью пылает,
Верно, теперь увлечен и Гиацинтом моим.
Вот усомнись-ка поди, что самих поэтов он любит,
Если в любимцев певцов он постоянно влюблен.
Чтоб просить и выклянчивать подарки,
Раз по восемь ты, Клит, в году родишься,
Всего-навсего три-четыре раза
Не справляя в Календы день рожденья.
Пусть лицо у тебя поглаже стертых
Цвет волос потемней тутовки спелой,
Пуcть нежнее ты зыблемого пуха
И недавно створоженного сыра,
Пусть твои так полны и круглы груди,
Все ж ты кажешься, Клит, мне очень старым:
Кто поверит, что столько дней рожденья
Мог бы справить Приам иль Нестор-старец?
Словом, брось-ка бессовестный грабеж ты!
И тебе раз в году родиться мало,
Я сочту тебя вовсе не рожденным.
Здесь, где блистает теперь издалёка Фортуны Возвратной
Храм, находился досель только священный пустырь.
Здесь величаво стоял в пыли от арктической брани
Цезарь, которого лик пурпурный свет изливал.
Рукоплескал и кричал Рим, принимая вождя.
Места высокий почет и другими дарами отмечен:
Арка священная тут о побежденных гласит;
Много слонов впряжено здесь в парные две колесницы,
Эти ворота твоих достойны, Германик, триумфов;
Городу Марса такой вход подобает иметь.
В жертву Августу ладан воскурите
Ради Силия нашего, Камены.
Ибо, сына кастальского пророка
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги