Мальчику ты поручи эти стихи отнести;
Но не такому, что пил молоко от гетской коровы
И по замерзшей земле обруч сарматский катал.
Из Митилены он быть румяным юношей должен
Ты же получишь взамен раба с покоренного Истра,
Что тибуртинских овец может пасти у тебя.
«Целых тридцать плохих эпиграмм в твоей книге!» Ну что же?
Если хороших в ней, Лавс, столько ж, она хороша.
У Менофила такой с застежкою запон, что мог бы
Комедиантов он всю труппу свободно закрыть.
Думал я, Флакк, что его (ведь часто мы моемся вместе)
Он надевает затем, чтобы свой голос сберечь.
Запон его соскользнул. Бедный! Обрезан он был.
Ловкий пока Евтрапел подбородок бреет Луперку
И подчищает лицо, снова растет борода.
Будут пока мой портрет для Цецилия делать Секунда
И под умелой рукой станет картина дышать,
В гетскую Певку ступай и к Истру смирённому, книжка,
Где обитает Секунд средь покоренных племен.
Подлинней будет лицо в стихотвореньях моих.
Несокрушимо судьбой никакой, никакими годами,
Жить оно будет, когда труд Апеллесов умрет.
Четверостишия ты сочиняешь, порой не без соли,
Мило, скажу я, Сабелл, пишешь двустишия ты.
Это похвально, но я не в восторге. Писать эпиграммы
Мило не трудно, но вот книгу писать не легко.
В день рожденья всегда меня обедать
Звал ты, Секст, когда не были мы дружны.
Что ж случилось, скажи, что вдруг случилось?
После столь долголетней нашей дружбы
Но я знаю, в чем дело: не прислал я
Серебра из Испании ни фунта,
Ни плащей тебе новых с гладкой тогой.
Угощенье корыстное противно!
Скажешь ты: «Виноват посыльный!» Лжешь ты!
Если приятель мой Флакк ушастою векшей утешен,
Ежели Канию мил мрачный его эфиоп,
Коль без ума от любви к собачонке крошечной Публий,
Ежели в схожую с ним Кроний мартышку влюблен,
Если сороки привет, Лавс, забавляет тебя,
Если Главкилла змею холодную носит на шее,
Коль Телесиною холм над соловьем возведен,
Так почему ж не любить мне Лабика с лицом Купидона,
Мне говорят, если верить молве, что в прекрасной Виенне
Всем эпиграммы мои очень по вкусу пришлись:
Все там читают меня — старики, молодежь и подростки,
И молодая жена с мужем суровым вдвоем.
Те, что, на Ниле живя, пьют из истоков его;
Иль если б Таг мой меня испанским златом осыпал,
Если бы Гибла, Гиметт пчел насыщали моих.
Значит, мы вовсе не вздор и совсем не обмануты ложью
О счастливая роза, пусть тобою
Увенчает власы Аполлинарий.
Их увей и седыми, — но не скоро! —
И любезною будь всегда Венере.
Всюду болтает Матон, что стихи в моей книжке неровны.
Коль это правда, то их валит, конечно, Матон.
Ровные книги стихов всегда у Кальвина и Умбра:
Ежели ровны стихи, Кретик, то плохи они.
Вот сатурнальских тебе, Ювенал мой речистый, орехов
Я посылаю теперь с маленькой дачи моей.
Все остальные плоды раздарил шаловливым девчонкам
Щедрый похабник у нас, бог — охранитель садов.
«Если нужда тебе в чем, ты знаешь, я дам и без просьбы», —
Дважды и трижды на дню, Баккара, ты говоришь.
Напоминает Секунд угрюмый мне грубо о долге:
Слышишь, но в этом тебе, Баккара, нету нужды.
Слышишь, но в этом тебе, Баккара, нету нужды.
Жалуюсь я, что мой плащ не держит тепла и протерся:
Слышишь, но в этом тебе, Баккара, нету нужды.
Лучше бы ты онемел от внезапного с неба удара
Нарния, серной рекой в излучине сжатая тесно
И в окруженье двойных малодоступная гор,
Что тебе радости в том, что так часто у нас похищаешь
Квинта и долгие дни держишь его у себя?
Прелесть которого вся только в соседе его?
Ну пожалей же меня, не удерживай, Нарния, Квинта
И наслаждайся своим вечно за это мостом.
Благоуханная мазь в ониксе малом хранилась.
Папил понюхал, и вот это уж рыбный рассол.
Цепенеет декабрь от зимней стужи,
Ты же, Лин, с ледяным своим лобзаньем
Смеешь к каждому встречному соваться
И весь Рим целиком расцеловал бы!
Если б высечен был иль отколочен?
Ни жена пусть в такой мороз, ни дочка
Не целуют нас нежными губами!
Ты-то разве изящней их и тоньше,
Точно пес, с бородой такой же жесткой,
Что загнутыми ножницами щиплет
Киликийский стригач козлам кинифским.
Лучше сотню похабников мне встретить,
Если ум у тебя и стыд остались,
Эти зимние, Лин, ты поцелуи
Отложи, умоляю, до апреля.
Басса печального сын, здесь покоюсь я, Урбик-младенец.
Римом великим рожден был я и назван им был.
Шесть только месяцев мне до полных трех лет оставалось,
Как прервалась моя жизнь волею мрачных богинь.
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги