Милым и Вакхов венок на аонийских власах?
Лишь одолевши труды, в коих велик Цицерон.
Он восхищает досель Сто мужей при копье непреклонном,
И поминают добром много клиентов его.
После правленья его при двенадцати ликторах в славный
Годы отставки своей посвятил он Фебу и Музам,
А постоянным ему форумом стал Геликон.
Ты, кто цирюльником был знаменитейшим в целой столице
И госпожою своей всадником сделан потом,
Скрылся теперь в города сицилийские, в области Этны,
Циннам, от строгих бежав постановлений суда.
В праздности жалкой теперь что будешь делать, беглец?
Ты не грамматик, не ритор; учителем стать не способен,
Так же как стоиком ты или же киником быть,
Или в театрах кричать сицилийских и хлопать за деньги.
Холод двадцатой зимы тебя мучит за тяжбой одною,
Гаргилиан, и на трех форумах судишься ты.
Жалкий безумец! К чему тебе двадцать лет заниматься
Тяжбой, которую ты сразу бы мог проиграть.
Фабий имущество все целиком отказал Лабиену,
А Лабиен говорит: «Большего я заслужил».
Филенида-трибада трет мальчишек
И мужчин превосходит сластолюбьем,
В день одиннадцать девушек меняя.
Подоткнувши подол, в гарпаст играет,
Мужеложникам, крутит без усилья;
И в палестре измазанную грязью
Бьет учитель ее, натертый маслом.
А к столу не идет она обедать,
Полагая, что ей их выпить снова
Можно, съевши колифиев шестнадцать.
А потом, предаваясь вновь распутству,
Не сосет (не мужское это дело) —
Боги! Разум верните Филениде,
Для которой лизать — мужское дело.
Наши, пожалуй, стишки, Инстанций Руф, подожди ты
Тестю хвалить: может быть, любит серьезное он.
Если ж снисходит и он до книжек стихов шаловливых,
Даже Фабрицию я с Курием сам их прочту.
Вот Теофила, твоя нареченная, Каний, супруга;
Гласом Кекроповых уст ум у нее напоен.
Старца великого сад ею в Аттике мог бы гордиться
И пожелала б своей стоиков школа назвать.
Так не по-женски она, так необычно умна.
Пусть Пантенида твоя перед ней не заносится слишком,
Хоть и знакома сама хору она Пиэрид.
Стихотворенья ее, Сафо любострастная хвалит:
Ты, в трибадах трибада, Филенида,
Верно, ту, с кем живешь, зовешь женою.
Шишки растут на жене, и супруг-то сам тоже весь в шишках,
В шишках и дочка, и зять, шишки на внуке твоем,
Ключник, приказчик, копач загрубелый, а также и пахарь —
Нет никого, чтоб у них гнусный не вырос желвак.
То почему же тогда шишки в саду не растут?
Пусть декабрь к тебе, Павел, будет милым
И не триптихи вздорные, платочки,
Иль полфунтики ладана пустые
Даст, а блюда старинные и кубки
Или то, что тебе еще приятней;
Новий с Публием пусть тебе сдадутся,
Между шашек стесненные стеклянных;
Пусть судья у атлетов умащенных
Даст и бросит хвалить левшу Полиба,
Чтобы, — если б со злости приписали
Мне стихи, что сочатся ядом черным, —
Ты в защиту мою возвысил голос
«Не писал Марциал мой этой дряни!»
И на Эсквилиях дом у тебя, и на холме Дианы,
И у Патрициев твой тоже возвысился дом;
Здесь ты Кибелы-вдовы, там видишь святилище Весты,
Новый Юпитера храм виден и древний тебе.
Тот, кто повсюду живет, Максим, нигде не живет.
Вестник речистый богов, Киллены гордость и неба,
Ты, у кого золотой жезл обвивает змея!
Пусть удаются тебе проказы любовные вечно,
Будешь ли в Пафию ты иль в Ганимеда влюблен.
Старому деду легка ноша да будет его.
Пусть этот памятный день, в какой сочеталась Норбана
С Карпом, проводят они радостно всю свою жизнь.
Мудрости он воздает дары, благочестный служитель,
Хочешь ты даром любви, уродиной будучи старой.
Право, потеха: давать хочешь, не дав ничего.
То, что ты нарасхват у нашей знати
По пирушкам, по портикам, в театрах,
Что тебя, повстречав, зовут сейчас же
На носилки к себе, зовут и в баню,
Не любим, Филомуз, ты, а забавен.
Требуешь, Тукка, чтоб я подарил тебе свои книжки.
Не подарю: продавать хочешь ты их, — не читать.
Хвост саксетанской тебе на стол подается макрели,
Если же вволю ты ешь, ставятся в масле бобы.
Вымя, барвен, кабана, шампиньоны, зайцев и устриц
Даришь ты, Папил. Лишен вкуса и разума ты.
Угощали нас «консульским» недавно!
«Что же вино было старым, благородным?»
Консул Приск разливал! Но консул этот
Был тем самым, Север, кто угощал нас.
Так как теперь уже Рим замирил одрисских Медведиц
И не разносятся там звуки свирепой трубы,
Книжечку эту, Фавстин, ты сможешь послать Марцеллину:
Есть у него для моих книжек и шуток досуг.
Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше
Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги