Эпидемия

— Со всеми-всеми подробностями? С этими… листиками… столиками… официантом?..

Петя молча кивает.

Незнакомец берет со стола ясеневый листок и выразительно изучает хитросплетение его прожилок. Потом поднимает на нас насмешливо-укоризненный взгляд. Дескать, опомнитесь, господа! Кому ж такое под силу?

На Петю это, однако, не производит ни малейшего впечатления, и листок снова отправляется на стол.

— И когда же я его, извините, вообразил? Весь этот мир!.. В младенчестве?

— Да не было у вас никакого младенчества! Детства, отрочества, юности — ничего не было. Биография ваша вами же и придумана.

— Придумана мною, а я об этом ничего не знаю?

— А вы ничего этого и не можете знать… Все произошло на уровне подсознания.

С каждым словом мой друг Петя становится все угрюмее. Не шутка, чай, — страшную тайну выдает. Глядя на него, помаленьку хмурится и незнакомец. Хватает свою стопку, чокается с нашими, даже не дождавшись, когда мы тоже их поднимем, и приканчивает остаток водки единым глотком.

— Хорош беспредельничать, пацаны!.. — Стопка со стуком ставится на стол, голос становится хрипловат. — Ваше счастье, что сейчас не девяностые. Тогда за свои слова принято было отвечать.

Угроза, сами понимаете, насмешливая, и все равно звучит несколько зловеще. Всполошившись, присматриваюсь к собеседнику попристальнее. Черт его знает, вдруг он и впрямь в ту пору руководил какой-нибудь преступной группировкой!

— Да и девяностых никаких не было… — утомленно отзывается Петр.

На этот раз улыбка дается нашему визави нелегко и не сразу. Но ничего, оттаивает помаленьку, возвращается в игру.

— Н-ну ладно… — соглашается он. — Предположим… Значит, насколько я вас понял, заговорщикам нужно, чтобы я представлял себе мир именно таким… э-э…

— Да-да. Именно таким, каким бы его хотелось видеть нашим главарям. Хотя бы в общих чертах…

— С Атлантическим океаном?

— Именно.

— На кой он им черт сдался?

— Понятия не имею. Могу лишь предполагать…

— А кто они, эти главари?

— Все засекречено.

— Ловко… — хмыкает он, явно прикидывая, на чем бы нас еще поймать. — Послушайте! — внезапно осеняет его. — А почему вы тогда все это мне выкладываете? Вас ведь за такое по головке, как я понимаю, не погладят… Я имею в виду: ваши сообщники…

Петя роняет плечи, породистое, как у арабского жеребца, лицо становится смертельно усталым. Он дотягивается до моей ополовиненной стопки и медленно ее выцеживает. Свою он успел выцедить раньше.

— А нам уже терять нечего, — осипнув, кается он. — Так уже проштрафились, что грехом меньше, грехом больше…

— Месть главарям? — с интересом спрашивает собеседник.

— Да не совсем… — признается мой друг и вдруг вскидывает глаза. — Скажите… — В голосе его надежда, почти мольба. — Мы вам понравились?

Незнакомец озадачен.

— Н-ну… — растерянно тянет он. — В общем… д-да…

И Петя вокресает.

— Ну и все! — торжествующе объявляет он и толкает меня локтем. — Ничего они теперь с нами не сделают…

А Ницше-то прав. Сколь же очарователен незримый узор на духовных чешуйках Пети, если ему сходят с рук подобные выверты и закидоны!

Незнакомец смотрит на нас и лыбится.

— Красавцы! — говорит он. — Куда там, к лешему, «Камеди клаб»! Вам, пацаны, на телевидении выступать надо… Только вот… — с сожалением продолжает он. — Доказательная база у вас хилая… Ну хоть бы мелочишку какую-нибудь… для подтверждения… Вот, скажем, официант… Что мне стоит вообразить его не блондином, а брюнетом?

Усомнившись, мы смотрим на светлоглазого светловолосого Митю, принимающего очередной заказ.

— Боюсь, не выйдет… — сокрушенно вздыхает Петя. — Я ж говорю, все происходит на подсознательном уровне. Хотя… Сознание, подсознание… Иной раз они так перепутаются, что… Нет! — решившись, обрывает он сам себя. — Скорее всего, нет…

— Жаль, — звучно выговаривает наш собеседник. — Так мне хотелось оказаться творцом всего сущего, а у вас, пацаны, получается, ни одного козыря в рукаве… Да и с Атлантическим океаном вы как-то, знаете… перемудрили. А вот относительно истории… — спохватывается и уточняет: — Того, что нам выдают за историю… — Он снова мрачнеет и начинает медленно грозить пальцем неизвестно кому. — Тут уже не домыслы — тут факты… тут заговор налицо…

Внезапно перст его замирает, и незнакомец, судорожно смахнув со стола ясеневый листок, встает — то ли пораженный внезапной мыслью, то ли что-то увидев.

Мы смотрим на него вопросительно. А он отбрасывает стул и, пошатываясь, идет к выходу. На пороге оборачивается. В глазах смятение. Все. Ушел.

— Ты что натворил, Петя! — ору я, тоже вскакивая. — Расплачиваться-то теперь — нам!

Петр смущен. Действительно, кажется, переборщил. И хорошо, если так. Хуже, если неизвестный проходимец терпеливо нас выслушал — и оставил в дураках.

— Ну… за первую-то выпивку рассчитался… — виновато бормочет Петр.

К нам уже летит официант Митя, и его можно понять: один клиент сбежал, двое других тоже ведут себя как-то странно.

Скрипнув зубами, лезу за бумажником (на Петю надежды мало) — и тоже цепенею. Я вижу то, что минуту назад увидел наш визави.

Митя — брюнет. И глаза у него — карие.

Страх и оторопь.